не имея более полномочия, проведёт некоторое время возле него и будет менее жестока к его любви. Он тотчас же послал своего атамадулета, или первого офицера, просить Мари́, чтобы она пришла к нему; эту просьбу сопровождали корзины с розами и лимонными цветами, а также великолепный рубин. Хан присоединил к своему подарку ещё маленький палаш, украшенный каменьями, для Пьера.

Час спустя верблюд, окружённый телохранителями, остановился пред дворцовой дверью. Согласно правилам церемониала, за Мари́ вели двух лошадей, затем следовали четыре пеших прислужника, всадник, который вёз её кувшин с благовониями, и конюх. Среди отряда телохранителей находился ещё всадник, который вёз бутыль с табаком.

Из паланкина с красными шёлковыми занавесами вышла Мари́, вся в чёрном. Слуги, зная, как расположен к ней их господин, пали ниц при её проходе. Старый хан принял её с улыбкой, приказал подать цветы и варенья в золотых чашах, а затем оставить его наедине с Мари́.

Мари́ чувствовала себя сильной при эриванском дворе, где её красота завоевала сердца мусульман. Её безумно любил сын насхера, или председателя совета министров. Старый хан её обожал. Она решилась воспользоваться всеми этими симпатиями и начала разжигать уголья один после другого, не поджигая даже своего подола и прокладывая себе путь на крыльях любви.

Она ожидала, стоя пред старым ханом и устремив свои прекрасные глаза на это должностное лицо, которое она сделает орудием своего величия. Она раскинулась на толстых подушках, восхитительно хорошенькая в своей развевавшейся вуали и с слегка открытым воротом; её талья обрисовывалась сквозь мягкую материю; она была уверена в себе благодаря своим чарам, силе воли и неизбежному присутствию драгомана, который переводил ей зажигательное признание в любви старого хана.

Последний выразил, в каком он отчаянии от её решения уехать, и просил её, не может ли она отсрочить. Она была бы у него, как королева, он положил бы к её ногам все свои сокровища, и её жизнь была бы рядом наслаждений и празднеств.

— Если вы должны уехать, зачем вы приехали? — сказал хан. — Вы смутили голову и сердце старца, который знал женщин лишь по тем созданиям, которые живут в его гареме; вы божественны и обольстительны, и вы явились предо мной как видение из другого мира. Где я узнал бы такую женщину, как вы? Наши султанши — красивые и покорные, сладострастные и неподвижные рабыни, предметы удовольствия и отброса, которыми глаза гнушаются, когда чувственность удовлетворена... Но вы — восхитительная европеянка, вы — сама грация, ум, красота, весёлость, разум, подобие небесных гурий. Ваши взгляды сражают и покоряют сердца, как стрелы молнии, разбивающие самые старые дубы в лесах Ала-Гёзы, и, если вы уедете, моя жизнь будет пуста и нелепа, как поле, опустошённое симуном. Вы — солнце, которое греет мои окоченевшие члены; если вас более не будет здесь, я почувствую себя охваченным сырым холодом Грузии, от которого сабли в ножнах покрываются ржавчиной и ослабляется тетива лука; но в вашем присутствии я пропитываюсь нежным и благотворным теплом стран Ирак-Аджеми, где достаточно положить цветок на горлышко кувшина, чтобы предохранить вино от соприкосновения с воздухом.

— Мой знатный друг, — ответила Мари́, — я очень тронута вашим расположением, и, поверьте, оно мне делает честь. Но можно ли говорить о сердечных делах на другой день смерти любимого существа, которое было моей жизнью? Могу ли я вам дать большее доказательство моей дружбы, как оставаясь слушать вас, когда должна бы рассердиться и уйти?

— Это, моя красавица, приёмы и чувства, неизвестные нам в Персии и в которых я ни капли не понимаю, но они делают вас ещё более загадочной, непроницаемой и ещё более желанной.

— Это — удобный случай доказать мне свою любовь. Вы знаете, как важно для меня и для выгоды моего короля, чтобы Великий Софи принял из рук моего сына подарки и письма, которые мы везём. Эта блестящая честь вызывает зависть не у одного соперника: французский посланник в Константинополе употребил самую бесчестную уловку, чтобы нас задержать, и не остановился пред преступлением; с другой стороны, партия иезуитов порождает всевозможные затруднения и соперничества. Если вы меня любите, вы мне легко это докажете; вручите тотчас же моему сыну его паспорт и остерегитесь освобождать того, которого Мишель, проклятый агент Ферриоля, и отец Монье беспрестанно просят вас освободить.

Хан с неудовольствием улыбнулся.

— Но, позвольте, это будет дурная услуга делу моей любви, если я дам вам средства как можно быстрее удалиться от меня.

— Жертвовать — одно из наслаждений любви, — ответила Мари́.

— Не на Востоке, моя божественная.

Мари́, вся вздрогнув, встала.

— Так вы мне отказываете? Хорошо. Ваш господин узнает, как вы дорожите посланником, отправленным могущественным и дружественным королём.

Хан побоялся далеко зайти. Он хотел удержать Мари́ и велел драгоману передать ей тысячи уверений в преданности, объяснить, что его безумие было дочерью любви, что он желает быть ей во всём приятным и что он охотно всадит кинжал в своё сердце, чтобы избавить его от печали; но требование Мари́ дать ей средства как можно скорее уехать было для него пыткой.

Мари́ прикинулась высокомерной, ничего не хотела слышать и вышла от него на глазах рабов, испуганных досадой и гневом своего господина. Она опять присоединилась к своему отряду телохранителей и достигла дома, где её поместил хан.

Там она застала Флоризу, лежавшую на софе в тени.

— Ну, когда же мы отправимся? — спросила она. — Старый хан дал тебе паспорт?

— Нет ещё, — отвечала Мари́, — но я думаю, что крепко держу его в руках. Я прикинулась жестокой; он должен теперь отчаиваться, что рассердился; он придёт с извинениями. Мужчины — дети пред женщинами: достаточно нам уйти, чтобы они побежали по нашим следам.

— Да, — сказала Флориза, — у меня в Париже висела в спальной картина, изображавшая то, что ты говоришь: убегающую Галатею и гнавшегося за ней пастуха с яблоком.

Это неожиданное напоминание о Париже опечалило Мари́. Теперь ничто её туда не вызывало; она могла провести остатки своих дней здесь с мусульманами, окружавшими её почётом и любовью. Остальной мир был для неё пуст; она могла посвятить всё своё время, все заботы, все свои средства персидской миссии. Затруднения, которые ей предстояло побороть и предусмотреть, бесчисленные занятия по приготовлению к близкому отъезду, охранению драгоценной клади, устройству путешествия — все эти заботы живо ослабили первую печаль, вызванную смертью её друга. Её энергичная, деятельная природа