— Дорогие братья, если душа даёт какое-нибудь право на первенство, то я охотно подчинюсь этому печальному преимуществу, чтобы дать смиренный совет жалкого старца, преданного единственно поклонению Небу. Я прежде всего восторгаюсь Провидением и прославляю Его за то, что Оно пожелало вселить в ум и сердце его преосвященства, вавилонского епископа, такое высокое благоразумие и такую мудрую любовь к пользе нашей великой церкви и что Оно внушило ему этот божественно-вдохновенный замысел. Да, дорогие братья, Бог приказывает ныне, чтобы мы ещё боролись за Него и за блеск Его имени. Вечные предначертания Провидения неисповедимы, и Его мудрость бесконечна. Было бы нечестием, презрением к вере и лжеучением не воспользоваться этим случаем, который породил мысли отправиться к Великому Софи предписывать условия королевского договора, через что мы можем обеспечить новые и положительные выгоды нашему вероучению и благоденствие наших монастырей. Что касается того, кто возьмёт в руки это святое дело, предложенное нам Богом, как можем мы, дорогие братья, колебаться в выборе? Его высокопреосвященство, епископ вавилонский, единственный среди нас по своему благородному и чистому величию, по своему почтенному достоинству, по своей крайней осторожности и Богом просвещённому уму, может взять на себя эту прекрасную и божественную миссию. Его-то, дорогие братья, мы изберём и будем умолять принять это священное полномочие, убеждённые, что он не пожелает освободиться от чести, которая принадлежит ему по праву. Однако прибавлю, что если он отказал бы нам, то дело Господа не останется без подвижника, пока я жив; никакие опасности меня не смутят, и я с радостью, бесстрашно подвергнусь им из любви к Богу. Я только сожалею, что для меня это меньшая заслуга, чем для другого, благодаря давней привычке к климату и нравам страны. Живя в продолжение долгих лет в самом сердце Персии и, благодаря моему положению, находясь в сношениях с чиновниками страны, для меня не будет славой побороть препятствия, которые, быть может, как непреодолимые для других, увеличат их преданность. Однако я, если вы этого потребуете, буду иметь христианское смирение, которому нас научил Создатель, и безропотно покорюсь той слишком лёгкой роли, если вы выскажете мне ваше желание.

Брат Боклэр наклонился к своему соседу и сказал:

— Признайтесь, что более ловко нельзя выставить свою кандидатуру.

— Нельзя быть яснее этого. Но вот встаёт и начнёт говорить отец Монье.

Это был длинный, худой и бледный иезуит, с отвисшими губами, со складками на щеках и с выражением горького презрения на лице.

— Считаю долгом, братья, присоединить мои моления к вашим, чтобы побудить его высокопреосвященство, вавилонского епископа, принять на себя продолжение миссии, прерванной смертью г-на Фабра. Никто не может быть более влиятельным, величественным и властным представителем нашей Святой Матери Церкви, чем он. Однако если Провидению будет угодно внушить ему противоположное мнение и побудить его не подвергаться в такие годы утомлению и опасностям, ужасающую картину которых нам представили, то тогда осмелюсь успокоить его преосвященство, преподобного отца, настоятеля таврических капуцинов, который только что так великодушно вызвался пожертвовать собою. Как вы слышали, нашего дорогого брата озабочивает, что он не встретит достаточно затруднений, чтобы сделать своё дело достойным Бога и угодным Ему. Мне же, напротив, Бог внушил необходимость сказать ему, что его совесть несправедливо тревожится; задача будет столь трудная, что он, может быть, признает её невозможной, разве только явится необыкновенная помощь с Неба. Достопочтенный орден капуцинов создан для уединения, одиночества и умерщвления плоти; там умеют с энергией и мужественным красноречием проповедовать против пороков века. Вовлеките капуцина в борьбу с хитростью и лукавством дипломатии, его, простого и прямодушного, не созданного на увёртливые тонкости политики, и измерьте глубину затруднений, с которыми столкнутся его неопытность в пронырствах и его незнание казуистики. Я говорю то, что Провидение внушает мне, я говорю, что такому человеку придётся пробивать лбом непреодолимые препятствия и если при успехе его слава была бы велика, то его смелая попытка будет достойна удивления.

Брат Боклэр между тем продолжал выражать свои размышления:

— Нельзя лучше выставить превосходства иезуита над капуцином.

— Это — ловкое и вкрадчивое приглашение выбирать себя.

— Это довольно ясно.

Говорили ещё многие другие ораторы, и каждый мог мысленно удостовериться, что один и тот же закон управляет человеческими сборищами в академических залах Запада и в капитулах уединённых монастырей Леванта. Каждый защищал своё дело и требовал посольства для себя, прикидываясь, что требует его для соседа.

Вавилонский епископ сослался на свои годы и отклонил честь, которую ему хотели предложить, доверяя эту миссию. Тогда наступили большие затруднения, потому что прибегать к голосованию было бесполезно: каждый подал бы голос за себя. Решили бросить жребий; он достался отцу Монье, из ордена иезуитов. Епископ благословил его пред всеми и облёк властью принять в наследство миссию Фабра, во славу Бога и в пользу восточной церкви.

На его обязанности лежало вести безмолвное, подпольное наступление на Мари́ Пёти́; надо было уничтожить повсюду к ней доверие, опозорить её, пустить молву о её дурном поведении и отлучении от церкви, заставить все религиозные общины в Испагани наложить на неё запрещение и упрочить права церкви за счёт гнусных поступков и неполноправия этой ложной посланницы, которую восточные христиане имели нравственной обязанностью задержать и спасти, как заблудшую.

Все святые отцы провели день в монастыре; их длинные, тёмные силуэты прогуливались по белым монастырским галереям, по цветущим дорожкам, по крутому берегу, погрузившемуся в озеро; вечером они читали молитву на деревянных скамьях в освещённой свечами трапезной, ночью же ложились спать в кельях на полу, и брат Боклэр сожалел о мягком ложе своей комнаты. На другой день на заре была отслужена месса за успех миссии отца Монье, который выехал из монастыря один и рысцой отправился на своей маленькой кобылке среди горных кустарников, как тот добрый монах, которого ограбил Жиль Блаз, бросив ему взамен маленький мешочек с образками.

XIII

После смерти Жана Фабра Мари́ не колебалась относительно того, что ей предпринять. Как королева, которая носит титул правительницы во всё время несовершеннолетия наследника, она сообщила хану, что преемником Фабра естественно был его сын, что она предполагает продолжать с ним начатый путь и чтобы он остерегался клеветников, которые могут его ввести в обман и выдать себя за посланных французского короля.

Старый хан курил из серебряного кальяна, сидя на подушках у прохладного водоёма, когда его эчиагасси, или церемониймейстер, принёс ему это сообщение. Он был раздосадован, так как надеялся, что Мари́,