— А Катя?

— О ней не ботай. На два десятка моложе. Верняк. Но я ее как бабу уже имел. Девкой взял. Нетронутой была. То другое.

— Женишься иль как?

— Тебе-то что? Жениться — значит в откол. А как дышать без фарта?

— А если забеременеет? Набьешь ей пузо? — допекал Тимка и, словно издеваясь, спросил: — Бросишь? Иль сгубить приму- сишь?

— Иди к хренам! Такого не будет. От меня вряд ли что заведется. Я на Колымской трассе свое просрал. В болоте. Охрана продержала сутки на катушках. За бузу. В октябре. К утру ходули у всех повмерзли в болото. Так падлы на пузо лечь заставили. И до ночи приморили. Я после того с неделю ссать учился заново. Оно само текло, либо по два дня — как зашитый. Яйца у всех разнесло по кулаку. Я тогда молодой был, так не сказалось, а у тех, кто старше, все мужичье поморозилось. В портках — вечная стужа! Боялся, что и у меня так будет. Но нет. Чуть потеплело, оживает. А если еще и хамовка файная, вовсе кайф, — ответил бугор.

— Меня в болоте не морили. А вот тоже… Не будет сына. Правда, и Дашка говорит, что поздно спохватились. В ее годы не родят…

— Так ты — все? Завязал с фартом? В откол? — уже без психа спросил Филин.

— Все. Обрубил.

— И в Трудовом канать станешь?

— А где ж еще? — пожал Тимофей плечами.

— Федя! Федор! — услышал Филин свое имя. Он разулы- бался, пошел навстречу.

— А мы через неделю уезжаем! — сказала Екатерина смеясь. И добавила, вздрогнув всем телом: — Но мне почему-то не хочется. Ты прости дуру. Все понимаю сама. Но может, хоть письмишко черкнешь?

— Зачем загодя! Еще увидимся. Ведь не теперь, не сейчас едешь. Куда торопишься?

— Мне в город надо. На три дня.

— Обнов купить, барахла? — спросил он.

— Дурной ты, что ли? За три дня весь Поронайск десять раз обойти можно. На аборт я взяла направление.

— А что это? — не понял Филин.

— Беременна. Уже месяц. Еще неделя и поздно будет…

— А ну, иди сюда! — схватил за руку, потащил к лодке. — Это мой в тебе завелся? — ткнул пальцем в живот.

— Чей же еще? Твой и мой.

— А почему меня не спросишь?

— Зачем? Ведь я на время тебе…

— Замолкни! Врежу! Попробуй что-нибудь утвори с ним, башку скручу! — рыкнул зло, на крике.

Тимофей усмехнулся первому в жизни бугра семейному скандалу. Сделал вид, что ничего не слышал. А Филин вскоре вернулся как в воду опущенный.

— Что как пришибленный? Иль погавкался со своей?

— Влип я, как фраер, попух. Катька и впрямь понесла от меня. Я требовать стал, чтоб оставила. Она и не прочь. Но жить- то где? В бараке, что ли? И на что жить? Я же копейки получаю. Как фраер…

— Погоди, так она на аборт пошла? — перебил Тимка.

— Направление у нее в больницу.

— Зачем согласился?

— Ей домой надо вернуться. Она все сказала. Мать хворая. Сама не на ногах. А и я, как пес, на цепи, — понурил голову бугор.

— Чокнутый малость! Так занимай дом деда! Я к Дарье уйду. Семейного мусора не тронут. По себе знаю.

— Присохнуть в Трудовом? Нет, Тимка, не по мне это, — мотнул головой Филин. И молчал, обдумывая свое весь день.

На следующий день, едва условники встали, у палаток затормозила машина из Трудового. Из кузова вылезали мужики. Тимофей, едва глянув на них, без слов все понял. Фартовое пополнение участковый подкинул.

— Привет, кенты! Вали хамовку на стол! — подходил к бригаде на раскоряченных ногах коренастый мужик.

Следом за ним другие подтягивались. Оглядывались, шныряли глазами по палаткам, по столу и котлу. Расселись по скамьям с ногами.

— Катушки скинь! За тобой тут сявок нету! — прикрикнул Филин на будыльного лысого мужика. Тот положил ногу на ногу, с сапог грязь летела на скамью кусками.

Филин столкнул его со скамьи, указал на пень:

— Там приморись. Чё нарисовались?

— Прислали мусора. Вкалывать. На лов. Иначе в зону впихнуть грозятся по новой.

— Это они запросто! — подтвердил Баржа.

— И вы пашете? — прищурил глаза кряжистый, которого кенты звали Угорь.

— Пашем. А что, по-твоему, файней сдохнуть в зоне с голодухи? Иль в шизо окочуриться? — нахмурился Тимофей.

Угорь глянул на бригадира, на бугра, словно прицелился. Пошел к палатке Тимки и Филина, сказав:

Я в этой хазе дышать стану. А вы, кенты, хавать побольше нашарьте…

— Э! Хмырь! Это хаза моя! Я бугор Трудового! — загородил вход в палатку Филин.

— Своих гонишь? Не уважаешь? Чинишься? Ну и хрен с тобой! Кенты, ставь наши хазы! — командовал Угорь. И едва фартовые поставили палатку, влез в нее и тут же заснул.

Бригада готовила завтрак. Приехавшие полезли в котлы.

— Чего забыл там? Ты в него чего положишь? А зачем шно- бель всунул не спрося? — рыкнул Филин. Но пристроил еще один котел для варки еды пополнению.

Пока вода в нем не нагрелась, он позвал новичков в реку: поймать для ухи с десяток кетин. Но мужики не торопились. Спорили, препирались, кому по чину первому в реку идти. Дошло до брани. И тогда Тимофей не стерпел:

— Что базлаете? Себе не хотите сделать? Хрен с вами! Сами будете не жравши. Тут сявок нет. Всяк о себе сам печется. И жратву будете варганить, и пахать…

— Не то убирайтесь к хренам, — закончил за Тимку Филин.

— Вона что! Так, выходит, закон фартовый держим? — помрачнели приезжие. Отошли от стола, забились в палатку Угря. О чем-то возбужденно шептались.

Бригада Тимки, поев, ушла на лов. Все, кроме Полудурка. Сегодня его очередь готовить жратву. И фартовый привычно рубил дрова, носил воду, чистил картошку, чувствуя на себе пристальные взгляды приехавших.

Полудурок сварил уху, пожарил рыбу. Кипятил воду для чая, мыл стол, скамьи, матеря новичков за грязь. Те не выдержали, увидев, как засыпал он в чайник пачку заварки.

Угорь из палатки вылез. Подошел уверенно:

— На червонец. Дай на чифир чай.

— Нет у меня! — буркнул Полудурок.

— Добром прошу!

— Иди в сраку! — терял терпение фартовый.

— Завяжем на память, — недобро усмехнулся Угорь и пригрозил: — Сам все рад будешь отдать…

Полудурок оглянулся и крикнул хрипло:

— Падла, вякни еще! На трешки изрисую пером, гнида!

Вечером, когда бригада вернулась с лова, фартовые вылезли из палатки.

— В рамса! Иль в очко?! Кенты, налетай! — стукнул по ладони картами Угорь и сел к столу.