какой-то пошлой тюлью, мне хотелось к Васе, сорвать ее, но одумалась: «Зачем? К чему? Кто это поймет?»

Капитолина Георгиевна подозревала, что Мария Нузберг в действительности была агентом КГБ и что именно «дорогие органы» приложили руку к смерти мужа. Правда, здесь она буквально повторяет слова Светланы Аллилуевой и прямо ссылается на нее: «Я была у Светы. Вдруг звонит ей академик Вишневский и говорит: «Светлана Иосифовна, будьте осторожны — медсестра Нузберг из КГБ…» Не исключено, что Васильева здесь просто пересказала «Книгу для внучек». Однако многие детали ее рассказа не подтверждаются воспоминаниями присутствовавших на похоронах детей Василия. Так, Александр Бурдонский ничего не говорит о том, как он стоял «на стреме», пока мачеха ощупывала тело отца. И двух «мордоворотов», будто бы силой вытащивших ее из комнаты, тоже не помнит. Хотя если бы кто-нибудь застал Капитолину за подобным занятием, то должен был бы испытать сильнейшее потрясение: чего это вдруг какая-то незнакомая женщина покойника лапает? И уж наверняка подобный инцидент должен был бы запомниться присутствовавшим на похоронах. Но ничего такого никто из них так и не вспомнил. Более того, Александр Васильевич совсем иначе, чем Капитолина Георгиевна, говорит об официальной версии причины смерти отца. Вот его рассказ:

«Я не был с отцом особо близок, но на похороны в Казань я, конечно, приехал. Это был 62-й год. Там был такой чиновник, из КГБ, кажется, и мачеха моя Капитолина Васильева все спрашивала: какой диагноз? Почему умер? Он отвечал что-то невнятное. Размягчение мозга… Пил… Упал и разбился на мотоцикле… Сердце… Никаких бумаг и документов нам не дали. Но за ним ведь тянулся шлейф того, что он пил. Поэтому легко говорить, что это естественная смерть. За год до смерти его смотрел Бакулев, знаменитый врач, который лечил его с детства. У него отец был вместе с моей сестрой. И когда отец переодевался после осмотра, Бакулев вдруг заплакал. И Надежда жутко перепугалась. Она, в отличие от меня, очень любила отца. А Бакулев говорит: подумать только, у него совершенно умирают ноги. И сердце, бычье сердце. У курильщиков такое бывает.

Когда мы приехали в Казань, он лежал еще даже не в гробу, и, когда Капитолина подняла простыню, я сначала заметил, что вскрытие уже было сделано, но было странно, что у него синяки на запястьях. И лицо было разбито — будто он ударился перед смертью. Мне почему-то бросились в глаза эти синяки на руках.

Наручники? Не думаю. Впрочем, в России стольким царским детям помогали уйти из жизни…»

Надежда Бурдонская, в отличие от брата, утверждала, что вскрытия тела отца так и не было произведено: «18 марта 1962 года он позвонил мне, мы говорили долго. Он очень просил приехать. Встреча, к сожалению, не состоялась. Смерть моего отца до сегодняшнего дня для меня загадка. Заключения о его смерти не было».

О том, что после выхода из тюрьмы Василия осматривал академик А. Н. Бакулев и нашел только заболевание сосудов ног (возможно, отдаленное последствие ранения 43-го года), вспоминала и Капитолина Васильева. Однако материалы этого осмотра до сих пор не обнаружены. Отмечу, однако, что свидетельства Александра Бурдонского и Капитолины Васильевой в этом пункте противоречат тем данным о состоянии здоровья Василия Сталина, которые сообщали Шелепин и Руденко Хрущеву в январе 60-го. Неужели академик не заметил язвы желудка и сердечных заболеваний, по которым был специалист? Не могли же Генеральный прокурор и председатель КГБ все это придумать. Кстати, именно из-за обострения язвы Василий после тюрьмы попал в больницу, где и познакомился с медсестрой Марией Игнатьевной Нузберг.

Бросаются в глаза различия между свидетельствами Александра и Капитолины по поводу состояния трупа, официальных причин смерти и того, производилось или нет вскрытие. Жена почему-то не заметила, что лицо Василия было разбито, зато его сын это будто бы помнит. Капитолину уверяли, будто ее муж умер от алкогольной интоксикации. Сыну же представили целый комплекс причин: тут и авария в пьяном виде на мотоцикле, и слабое сердце, и даже какое-то загадочное «размягчение мозга». И, в отличие от мачехи, Александр Бурдонский настаивает, что тело отца все-таки вскрывали.

До тех пор, пока не будет опубликовано медицинское заключение о причинах смерти генерал-лейтенанта в отставке Василия Иосифовича Сталина, невозможно точно определить, чей рассказ ближе к истине. Правда, насчет аварии с мотоциклом или ареста и избиения Василия сотрудниками госбезопасности не очень-то верится. Не рискнул бы Семичастный утаить от Хрущева столь важные подробности, когда сообщал ему о смерти сталинского сына.

Попробуем подойти к вопросу, насильственной или естественной смертью умер младший сын Сталина, с другой стороны. Были ли у КГБ и Хрущева серьезные мотивы к тому, чтобы устранить Василия как опасного свидетеля? По утверждению Светланы Аллилуевой, в первые дни после смерти отца брат действительно часто повторял, что того убили. Однако не было ли это лишь следствием потрясения от внезапной болезни и кончины отца. Раз он, казавшийся вечным, никогда не болевший, вдруг свалился с инсультом и умер, не приходя в сознание, значит, кто-то ему в этом помог. А тут еще сталинские преемники враз утратили почтение к почившему в бозе вождю, начали, особенно Берия, борьбу с «культом личности» чуть ли не с похорон и его, Василия, в одночасье перестали замечать. И обслугу кунцевской дачи тотчас разогнали, нет, чтобы создать там мемориальный музей! Ясное дело, Маленков, Берия, Хрущев и прочие давно уже ненавидели отца и стремились его извести! Возможно, так или примерно так думал Василий в те мартовские дни.

Вроде бы есть свидетельства, что и позднее он продолжал верить, будто отца убили. Однако при ближайшем рассмотрении показания этого рода не выдерживают критики. Вот, например, что поведал некто Степан С., выдающий себя за бывшего надзирателя Владимирской тюрьмы: «Весной пятьдесят третьего меня вызвал начальник тюрьмы.

Задал несколько вопросов о здоровье, затем приступил к делу: «Москва дала шифровку. К нам высылают спецэтап из одного заключенного. В жизни не догадаешься кого. Разжалованного генерала Василия Сталина!» — «Не может быть, — говорю. — И что с ним делать? Перевоспитывать?» — «В самую точку, — отвечает, — попал. Именно перевоспитывать. Но я их, в Москве, не понимаю. Они что, работать разучились? Есть же сотня проверенных способов. Тогда почему к нам?»

Он жестко проинструктировал, сделав упор на выполнение охраной двух обязательных требований. Ни одна душа не должна знать о его пребывании у нас. Ни одна написанная буква не должна попасть наружу.

Вскоре из «воронка» вывели человека в черной робе. Он, не глядя на тюремное