создающие большую, чем просто пародийное дублирование, функциональную и смысловую нагрузку мотива в романе в целом. Вынужденность прерывания трапезы подразумевает «высшую неприятность» для героев и означает лишение высшего блага в их ценностной иерархии. Вместе с тем это наказание — своего рода пародия на высказывание Воланда о том, что каждому будет дано «по вере его». В отличие от дантовских чревоугодников, кающихся в шестом круге ада, булгаковские, наказанные не за собственно чревоугодничество, а за отказ от духовных и нравственных ценностей, понесли кару при жизни и метафорично: они лишены удовольствия вкушать излюбленные блюда. Вспомним также судьбы некоторых персонажей, обретших в Эпилоге более подобающее их сущности «гастрономическое», не связанное с искусством, место в жизни: Семплеяров назначен «заведующим грибнозаготовочным пунктом»; Лиходеев — «заведующим большим гастрономическим магазином» (5, 378–379). Выпадает из этой системы наказаний и приговорен «к высшей мере наказания» буфетчик, извративший саму суть своей профессии.

с двумя балыковыми бревнами под мышкой —

описание котом процесса «спасания» семги — побежал в кладовку, спас семгу (5, 352) — представляет собой балагурное пародирование сцены с «двумя увесистыми балыками», которые «спасает», покидая Дом Грибоедова, Арчибальд Арчибальдович. Как отметил Б. Вахтин, эта деталь — балык — «при всей игре булгаковской фантазии» могла быть навеяна «Мертвыми душами» Гоголя (Вахтин 1988: 335).

Глава 29. СУДЬБА МАСТЕРА И МАРГАРИТЫ ОПРЕДЕЛЕНА

одно из самых красивых зданий в Москве —

имеется в виду т. н. Пашков дом, выстроенный в 1784–1786 гг. для П.В. Пашкова архитектором В.И. Баженовым (1737–1799). В начале XX в., до 1925 г., в нем находился Румянцевский музей, сейчас это одно из старых зданий Российской государственной библиотеки.

положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя… —

исследователи отмечали сходство позы Воланда со статуей «Мефистофель» работы М.М. Антокольского (1843–1902).

мне больше нравится Рим —

ассоциация с Римом отражает постоянный и серьезный интерес Булгакова к идее повторяемости всемирной истории. В его творчестве эта идея в большой мере воплотилась в теме «мировых городов», в ряд которых у писателя в разных произведениях вставали Киев, Константинополь, Петербург, причем каждый из них прямо или косвенно сопоставлялся с Римом. В первом же романе, «Белая гвардия», Булгаков моделирует образ Киева как города вневременного, вечного, единственного, давая ему название Город, что еще более подчеркивает его принадлежность истории всего человечества, где это имя — Urbs — было закреплено за Римом. В пьесе «Бег» сходным образом изображен «второй Рим» — Константинополь. В МиМ ряд «мировых городов» образуют Ершалаим (Иерусалим), Рим и Москва.

Изображение этих городов в творчестве Булгакова неизменно начиналось с высокой ноты и заканчивалось гибелью. Так, Киев в «Белой гвардии» переживает падение, уподобляясь не только Риму, но также Содому и Гоморре, и «великой блуднице» Вавилону, а Константинополь переходит в кошмар сна. Булгаковскую Москву в МиМ объединяет с Римом прежде всего мотив пожаров. Огонь, которым все завершают Воланд и его свита (ср. реплику Азазелло перед отлетом из подвала вместе с мастером и Маргаритой: «Тогда огонь! Огонь, с которого все началось и которым все заканчивается» — 5, 360), ассоциируется с великим пожаром Рима, сожженного варварами в 64 году н. э.

В МиМ Булгаков выстраивает авторский «московский миф» по аналогии с «петербургским мифом», который основан на проклятии Евдокии Лопухиной, предсказавшей гибель Петербурга: «Месту сему пусту быть». Москва как естественно возникшая, старая столица в сознании россиян традиционно была противопоставлена Петербургу. Булгаков обыгрывает это противопоставление, сохраняя в то же время параллель с Римом. Если Петербург по преданию должен был раствориться в водной стихии, в сырости — уйти в болота, в туманы, то Москва погибает в огне пожаров и зарниц. Учитывая обычную для МиМ многоплановость, в семантическом поле «история» пожара Москвы, безусловно, ассоциируется с Отечественной войной 1812 г., а в постоянно поддерживаемой иронической тональности повествования мотив пожара сопрягается с «грибоедовской» линией романа и обнаруживает скрытое присутствие хрестоматийной цитаты: «Пожар способствовал ей много к украшенью» (ср. в этой главе диалог Воланда и Коровьева о сгоревшем Доме Грибоедова, который будет отстроен и станет «лучше прежнего» — 5, 352).

Из упомянутых в последнем романе «мировых городов» спасение обретает лишь Ершалаим. В каноническом тексте мы видим прощенного Пилата, который устремляется по лунному лучу навстречу Иешуа от Ершалаима с его пышно разросшимся (но не заросшим) за две тысячи лет садом.

Панорама огромного города на закате вызывает у исследователей разные (и во всех случаях вполне обоснованные в силу знакомства Булгакова с называемыми источниками) ассоциации: со сценой прощания графа Монте-Кристо на вершине холма Вильжюиф с Парижем (М. Безродный); с описанием Рима в одноименной повести Гоголя (М. Чудакова) и в романе Г. Сенкевича «Камо грядеши?» (Петровский 1991: 29–30). О связи Москвы с Римом через роман М. Загоскина «Искуситель» см.: Вайскопф, Толстая 1994: 87–90.

Это горит Грибоедов —

в данном случае огонь связывается Булгаковым с эсхатологической проблематикой: пожары — знак начала Страшного суда и воздаяния по делам, и праведнику суждено выйти из испытания огнем невредимым. Не случайно огонь в МиМ, в вариантах и каноническом тексте романа, пожирает самые «сатанинские» точки столицы: Торгсин на Смоленской, Дом Грибоедова (его уничтожение в огне представало «перед безумным воспаленным» взором героя «в виде обуглившихся развалин» еще в набросках 3-й редакции (562-6-3-2 об.). Список продолжает известный дом Нирнзее (Гнездниковский переулок, 10, где в 1920-е гг. находилась московская редакция берлинской газеты «Накануне»; об этом доме см.: Бессонов, Янгиров 1990); квартира № 50 в доме 302-бис по Садовой и т. д. По масштабам это пожар, аналогичный тому, который уничтожил Рим (ср. Булгаков 1993: 435). Параллельно развивается тема сгорания прежней жизни и страданий героев, предваряющая их воскресение (ср. надписи Ignis sanat— Огонь лечит — и Igne Natura Renovatur Integra в комнате Булгакова в Киеве, а также запись Quod medicamenta non sanat, mors sanat — Что не излечивают лекарства, излечивает смерть — Воспоминания 1988: 54).

Мотив пожара сводит в одну точку и библейский огонь, настигший Содом и Гоморру, и Рим I века н. э., и столицу советской России XX в., соединяя прошлое, настоящее и будущее, уничтожая границы между ними и создавая особое мифологическое пространство романа (см. Гаспаров 1994). О проекции романа в связи с мотивом пожара на «Бесов» Достоевского см.: Чудакова 1976.

из стены вышел <…> выпачканный в глине мрачный человек в хитоне —

в произведениях Булгакова пласты мировой истории взаимопроницаемы и персонажи могут попадать в иные эпохи и страны и возвращаться оттуда («Блаженство», «Иван Васильевич», МиМ). Таково и появление Левия Матвея в Москве XX в., в эпоху, отстоящую от ершалаимских событий на 2000 лет.

что бы делало твое добро,