Гиркан (Гиркан Первый Хасмоней), и назвал ее в честь друга, Марка Антония, Антониею. Найдя в башне облачение первосвященника, Ирод распорядился хранить его там и впредь. Поэтому, освятив облачение, первосвященник возвращал его в башню через день после окончания праздников.

у вас праздник… —

местоимение, использованное Низой, дает возможность предположить, что она не иудейка (ср. также ее фразу: «У нас есть примета»). В пользу этого довода говорит также то обстоятельство, что она живет на Греческой улице, Афраний говорит с ней по-гречески, и она может покинуть празднество и уйти «слушать соловьев» (5, 305).

Гефсимания —

арамейский гет шемет — жом, пресс для маслин — на окраине древнего Иерусалима, на западной стороне Елеонской/Масличной горы. «Самое название „Гефсимания“ означает „жом масличный“, и она названа была так, несомненно, от жома для выжимания маслин» (Фаррар 1893: 484). Примерно те же сведения Булгаков мог почерпнуть из книги Н.К. Маккавейского «Археология истории страданий Господа Иисуса Христа» (Бэлза 1978: 163) или Ренана «Жизнь Иисуса».

Как известно из Евангелий, в Гефсиманском саду Иисус возносит моление о чаше, оставив за оградой своих учеников. Булгаков вообще не приводит Иешуа в эти места, зато именно здесь находит смерть Иуда из Кириафа.

Кедрон —

небольшой ручей на восточной границе Иерусалима, в переводе с евр. — «черный», «мутный».

мимо масличного жома —

описание маршрута Иуды, устремившегося в Гефсиманский сад на свидание с Низой, имеет ряд деталей, совпадающих с описанием Фарраром полуночного пути Христа из города в Гефсиманский сад, где он и провел за молением о чаше последнюю ночь на свободе. Выход из города через ворота, через долину с Кедронским заливом, лунная ночь, сумрак, «тень, отбрасываемая стволами вековых маслин» (Фаррар 1893: 482—83), у Булгакова — «тенью развесистых громадных маслин» (5, 306).

два гигантских пятисвечия —

Иуда никак не мог видеть пятисвечия над храмом. Храмовыми светильниками у иудеев были меноры — семисвечия, но и они никогда не выносились за пределы святой обители, поэтому венчать собой храм не могли. По предположению одного из исследователей, это одно из многочисленных скрытых сопоставлений в романе Ершалаима и Москвы с пятиконечными звездами, горящими над кремлевскими башнями (см.: Бобров 1998).

тридцать тетрадрахм! —

тетрадрахма — греческая серебряная монета достоинством в четыре драхмы. Согласно новозаветным преданиям, Иуда получил за предательство «тридцать сребреников» (Мф 26:15).

Название денег Булгаков взял из книги Фаррара. Вначале в тетради «Материалов к роману» он выписывает все названия денег, ходивших в ту пору в Иудее: «Лепта — лептон — прута (1/8 часть аса маленькая монета) / (Динарий)/ Денарий римская серебряная монета/ Динарий Тиверия (см. Фарр, стр. 374)/ Бронзовые монеты, Бронзовая монета. На одной стороне KAICAPOC и колос, на др. — пальма». Далее в тетради следует выписка из Фаррара: «Иудеи могли заплатить сирийскими или финикийскими тетрадрахмами» (562-8-1-14 об.).

У Булгакова это число становится мерой расплаты и проклятием за некогда содеянное (ср.: 30 лет камеристка подает Фриде платок, которым был задушен младенец).

перекрестили ее веревкой —

выбранный Булгаковым глагол включается в целый ряд символов христианства, рассеянных по тексту романа. Это образ прощенной Фриды, которая распростерлась перед Маргаритой крестом, церковная атрибутика в главе 22-й, «При свечах», а также обыкновенное для Булгакова ироническое использование сакрального мотива: творящий крестное знамение плут-буфетчик и Варенуха, который, реагируя на телеграммы из Ялты, «руки вздымал, как распятый» (5, 106). Тем самым задается мотив игры добра и зла, их сосуществование в одном образе или действии, их амбивалетный характер, как, например, в данном случае, когда справедливость восстанавливается путем убийства.

оно представилось смотрящему <…> каким-то одухотворенно-прекрасным —

деэстетизированному описанию крестных мук и смерти Иешуа (у него на кресте «хриплый разбойничий голос» и «изуродованное», «неузнаваемое» лицо), противопоставлена веселая игра Низы с Иудой и необыкновенная красота доносчика в смерти, что вновь свидетельствует о неоднозначности, многослойности любого авторского решения, о нерелевантности для романа любой бинарной оппозиции (ср. также всесилие Воланда и слабость Иешуа).

ослепла под ярчайшей луной —

с момента казни Иешуа луна (до этого в «древних главах» ее не было вообще) начинает гипнотически воздействовать на Понтия Пилата: «прокуратор не сводил с нее глаз в течение нескольких часов» (5, 433). С луной связан целый комплекс новых ощущений Пилата: чувство вины, человеческой слабости, трусости, предательства. Луна — светило, непосредственно соотнесенное с Иешуа, в некотором роде его заменитель, а затем и место его обитания. Интересна последовательность Булгакова в распределении светил: Пилат как двойственный герой действует в зоне и солнца, и луны — как человек, которому еще предстоит стать учеником и получить прощение. Наказанием за содеянное становится лунная мера— 12 ООО лун.

Казни не было! —

сон, который прокуратор видит в полночь, в полнолуние, да еще в пятницу, по всем приметам (Булгакову, без сомнения, известным), имеет тройной шанс стать вещим, и таковым оказывается. Провидческие сны снятся далеко не всем персонажам: в ершалаимском сюжете МиМ такой сон видит только Понтий Пилат, необычный ученик Иешуа.

Введение в повествование сновидения игемона — прием, призванный указать на происходящие с героем трансформации и обретаемый в ходе этих изменений иной уровень духовности. Сон прокуратора, с одной стороны, тесно связан с реальностью, навеян ею, с другой стороны — ее альтернатива. Одолеваемый тоской из-за казни Иешуа, Пилат видит себя беседующим с философом, избежавшим казни, хотя «обезображенное лицо» Иешуа (ср. фразу, подчеркнутую Булгаковым в записках Д.Л. Мордовцева «Поездка в Иерусалим», — «с синим и окровавленным лицом» — 562-25-1-241 об. — 242) свидетельствует о другом.

Сон Пилата — монтаж, сплав фактов, впечатлений дневного сознания и неосуществленных желаний. Он вполне прочитывается в русле фрейдистского толкования сновидений как пути к пониманию бессознательного. Во сне Пилата его потаенное, подавленное обстоятельствами стремление избежать казни Иешуа, спасти его, становится неприкрытым. Во время сновидения спит «внутренний цензор» (Э. Фромм), и обнаруживается иное отношение к случившемуся. В этом смысле сон Пилата — сценарий чаемого, автором которого является спящий, персонажи выбраны им из дневных впечатлений, и, по законам сна, он может «вести» их в любом направлении. И действительно, сюжет сна устремляется к развязке событий, которая в реальности оказалась невозможна.

Струсивший в жизни, не отстоявший Иешуа, во сне Пилат обретает новую меру подхода к событиям: в иной реальности он способен на иррациональные поступки, «согласен погубить» себя во имя спасения бродяги со странными идеями, и это делает его счастливым («Казни не было! Не было! <…> жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне» — 5, 310).

В момент пробуждения, да и позже, прокуратор не может интерпретировать сон как вещий, однако этот сон таков по сути, он насквозь символичен и передает будущее буквальным его воспроизведением. Время в нем