бежит навстречу настоящему, делая возможным видение собственной посмертной судьбы. Ему суждено подниматься по лунной дороге с человеком в разорванном хитоне, с обезображенным лицом. Такова в романе Булгакова посмертная судьба прощенного игемона, восходящего по лунному лучу вместе с Иешуа.

Сын короля-звездочета… —

см. комментарий к гл. 2-й.

Касаясь происхождения Понтия Пилата, Булгаков дает пересказ немецкой легенды, приведенной в книге G.A.Müller «Pontius Pilatus, der fünfte Prokurator von Judäa und RichterJesu von Nasareth» (Stuttgart, 1888): «В Майнце жил король Ат, который умел читать судьбу людей по звездам. Будучи однажды на охоте, он прочел по звездам, что если в этот час от него зачнет женщина, то родится ребенок, который станет могущественным и прославится. Так как король находился слишком далеко от Майнца, чтобы послать за супругой, он приказал выбрать для него какую-нибудь девушку по соседству. Случилось так, что ею стала прекрасная дочь мельника Пила. Она и родила Пилата…» (цит. по: Галинская 1989: 274).

Существует и другое объяснение имени Пилат (Pilatus): это прозвище, происходящее от названия метательного дротика pillum, означает «копьеметатель». Предполагают, что оно было третьим именем, которое носил каждый римлянин и свидетельствовало о заслугах предков Понтия Пилата. Наместничество в Иудее передавалось представителям сословия всадников, к которому и принадлежал Пилат.

Родовое имя Пилата — Понтий — в апокрифах возводится к названию малоазийской области Понт, в средневековом сочинении «Смерть Пилата» указано, что он родился в понтийском городе Амасия.

Голубая дорога перед прокуратором провалилась —

в контексте МиМ лунная голубая дорога — своеобразный мост, соединяющий локус Иешуа и земные пространства. Сон прокуратора вызывает ассоциацию с одним моментом в культуре зороастризма: переход в загробное царство, райскую обитель совершается по некоему мосту, который проваливается под недостойными, пропуская праведников. Пилат, предавший Иешуа казни, мучительно переживает содеянное, что отражается в его сновидениях. Позже, пройдя наказание в 12 тысяч лун, он осилит эту лунную дорогу (ср. вещий сон Ивана в конце романа). Вопрос о случайности или неслучайности совпадения сна прокуратора и одного из зороастрийских образов суда над неправедниками, как и шире — вопрос о знании писателем «Авесты» — остается открытым в силу почти полной непроясненности темы Востока в творчестве Булгакова. Вместе с тем оснований для вычленения «зороастрийского кода» в МиМ достаточно. Перечислим лишь упоминание Аримана, дуалистическую концепцию романа, проблему выбора добра и зла и личной ответственности человека, огнепоклонничество героев и идею гибели мира в огне, свет как высшую сферу в божественной иерархии, встречу праведника с прекрасной женщиной, которая может вести по мосту, мотив губительной жары, как изобретение Аримана (крестные муки Иешуа), мотивы вечной жизни и чудодейственного напитка (ср. сома «Ригведы» и «Авесты»), возносящего в бессмертную обитель. Не стоит упускать из вида и биографический аспект — кавказскую «дьяволиаду» писателя.

нищий из Эн-Сарида —

в первой машинописной редакции 1938 года было упоминание Эн-Сарида в качестве места рождения Иешуа (5, 668). Предположительно Булгаков взял это название у Фаррара. Эн-Сарид — арабское название Назарета. Позже писатель заменил его Гамалой, однако упоминание Эн-Сарида сохранилось в тексте как след незавершенной правки романа.

«Материалы к роману» свидетельствуют об интересе писателя к Назарету, который он в основном ищет в авторитетнейшем, по его мнению, источнике — «Жизни Иисуса Христа» Ф. Фаррара.

я не сумел уберечь Иуду из Кириафа —

вторая часть беседы Понтия Пилата и Афрания, после убийства Иуды, строится на игре понятиями лжи и правды, награды и наказания. Благодарность Пилата относится именно к убийству, хотя на непосвященный взгляд выглядит как утешение Афрания, упустившего Иуду за городом.

Афраний изображен в романе как бесстрастный и беспринципный скептик. Сами его действия амбивалентны: он то наблюдает за порядком во время казни Иешуа, то организует убийство его доносчика, замещая в этом качестве игемона, тайного последователя казненного. Однако при этом Афраний не обнаруживает собственных симпатий и антипатий, оставаясь всего лишь великолепным профессионалом.

Валерий Грат —

предшественник Пилата в должности, т. е. четвертый прокуратор Иудеи (15–25 или 26 н. э.), был послан в Иудею Тиверием и пробыл там 11 лет. Во время его прокураторства в Иудее было спокойно, хотя он сменил четырех первосвященников, последним из них стал Иосиф Каиафа.

Не покончил ли он сам с собой? —

с некоторым отходом от канонической версии самоубийства Иуды Булгаков изображает сам момент зарождения этого мифа, который с помощью тайной полиции будет далее распространен в Ершалаиме. Затем, в несколько видоизмененной редакции, он дойдет до потомков: «И бросив серебреники в храме, он вышел, пошел и удавился» — Мф. 27:5). Эта версия нашла отражение и в литературе, в частности, в «Иуде Искариоте» Л. Андреева.

Пилат прочел: «Смерти нет…» —

эта фраза, текстуально совпадая с частью записи, сделанной Левием Матвеем во время казни (ср. «Солнце склоняется, а смерти нет» — 5, 171), косвенным образом подтверждает и достоверность записанных далее на пергаменте слов Иешуа: «…большего порока… трусость» (5, 319). Переданные Пилату Афранием, эти слова («Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость» — 5, 296), по ошибочному мнению некоторых исследователей (напр., A. Barratt), были выдумкой Афрания.

сладкие весенние баккуроты… —

баккуроты — молодые плоды фигового дерева (т. е. смоковницы). Булгаков нашел это слово у Фаррара, который называет «первые созревшие плоды смоковницы», фиги-скороспелки, «баккурофами» (Фаррар 1893: 416) и объясняет, за что Христос проклял бесплодную смоковницу. В «Материалах к роману» сохранились записи, свидетельствующие об источнике: «Баккуроты плоды фигового дерева. Пасхальный ужин см. у Фарр. Стр. 679» (562-8-1-28 об.).

Мы увидим чистую реку воды жизни… —

записи Левия Матвея, хотя и объявлены Иешуа неверными, не соответствующими тому, что он говорил, вплотную подводят нас к Новому Завету. Если баккуроты связаны с евангельской темой лишь косвенно, то записанные Левием Матвеем слова «Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл…» являются парафразом предсказаний Апокалипсиса: «…жаждущему дам даром от источника воды живой» (Откр. 21:6) «…и показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл» (Откр. 22:1).

«Вели мне дать кусок чистого пергамента» —

справедливым представляется объяснение Г. Эльбаума относительно цели, с какой Левий Матвей просит пергамент, — «закончить историю Иуды» (Эльбаум 1981:23). Таким образом, в романе трижды (важнейшее в булгаковской символике число) акцентирована тема завершения текста, столь значимая для «закатного романа», оговоренная «заклинаниями» на полях рукописи. Просьба Левия Матвея начинает этот ряд: его «хартия», запечатлевшая слова Иешуа и обстоятельства его казни, исписана до конца, но открывшиеся Левию обстоятельства смерти Иуды (как и обретение Иешуа еще одного, тайного ученика) также должны быть зафиксированы.

Помимо намерений Левия Матвея довести до конца свой текст, следует отметить также окончание мастером в инобытии своего романа,