Тесная дружба с Ритой продолжилась и дальше. Мой муж перевелся из Питера в театр Моссовета – там сколотилась небольшая, но могучая кучка питерцев: Юрский, Тараторкин, Дробышева.

В 82-м году театр поехал на гастроли в Ригу. Мы взяли с собой нашу двухлетнюю Машу, Рита – своего грудного Сашу. И опять мы были мамочками, возились с детишками и радовались, как быстро они растут. Анечка и Рита отпраздновали свои дни рождения в Юрмале. Рита очень любила своих детей, она максимально старалась быть с ними везде. Мама Галина Станиславовна помогала и с Анечкой, и с Сашей. В Юрмале тогда был целый детский сад актерских детей, помню Дашку Юрскую с ключом от гостиничного номера на шее, чтобы не потеряла, когда родители уезжали на работу. Взрослые, народные, великие жили в Риге в гостинице, а молодежь наслаждалась взморьем.

Творческие темы меня тогда совсем не интересовали, хватило б сил детей поднять. Рита же постоянно была в планах и идеях.

Однажды она, посмотрев на меня, зачуханную, сказала: «Тебе надо к Котомахину, поедем, я тебя познакомлю». Я решила, что это некий гуру, к которому Рита прикипела, а это оказался философ-физкультурник: он реально лепил женские фигуры, причем в живом виде.

Когда мы с Ритой к нему первый раз приехали и познакомились с его изящной, тоненькой, хорошенькой женой, Саша Котомахин показал нам фотографию жены до встречи с ним. Мы обалдели – девушка была корпулентная, даже показалась – ширококостная. Но метод Котомахина совершил чудо. Проигнорировав момент философии, мы с Тереховой бешено занялись мучительными упражнениями, особенно одно мне снится до сих пор – из положения сидя, засунув пальцы ног под книжный шкаф, надо постараться встать. Мы обливались потом, но фотография жены стояла перед нами реальным примером. Мы были истовыми ученицами.

Однажды я рассказала Юрскому, что мы с Ритой худеем, делая особые силовые упражнения. Юрский переспросил: «С кем?» – «С Ритой Тереховой». Юрский задумался, потом произнес: «Мы сейчас репетируем с ней пьесу Алешина “Тема с вариациями” – когда я ее обнимаю, мои пальцы колются о ее ребра, куда дальше худеть?»

Тут я вспомнила про философию и заявила, что в данном случае важна именно философская составляющая. Юрский покачал головой – философию он уважал.

Потом я отвлеклась на очередную беременность, а Рита на съемки. Но до сих пор благодарна Рите за ее безумные идеи, которые я старалась разделять по мере сил.

Однажды, уже в годы перестройки, Рита приехала к нам с сыном-подростком Сашей – она собиралась на концерт танцевальной группы никому тогда не известной Аллы Сигаловой, в которой солировала ее Анечка. И пригласила всех нас. Потом она неожиданно строго заявила, что нашу Машу надо немедленно крестить, а то просто ужас. Да и всех остальных тоже. Сама она была крещеная и жаждала стать крестной.

На даче сидела хорошая компания – Фазиль Искандер с женой Тоней и сыном Сандриком лет шести. Тоня горячо поддержала Риту и заметила, что окреститься надо тогда, когда надо, а то поздно будет, грехи накопятся.

Мы оставили мужчин – тогда еще некрещеных одних на даче, но взяли Сандрика, Тоня сказала, что он уже крещеный и ему можно.

Я тогда водила машину (первым моим учителем вождения был Гера Гаврилов, тогдашний Ритин муж, но в тот день он отсутствовал, и, как позже выяснилось, исчез навсегда) и погрузила Тоню с Сандриком и Риту с моей Машей в «жигули», и мы покатили в Переделкино. По дороге Рита проводила наспех ликбез моей религиозной безграмотности. Везла простыни и записную книжечку, которую называла «дорожный складень».

Она столько всего знала: молитвы, правила поведения, посты, именины – мы с Тоней слушали во все уши. Когда приехали, сразу записались в очередь на крещение – Маша и я. Потом из крещальни пошли в храм. Рита велела исповедаться и поставить свечки: кому надо – во здравие, кому надо – за упокой. И, закупив толстую пачку очень дорогих свечек, сказала: «Я к Троеручице, знаешь, какая у нее сила? Могучая». И исчезла, перед этим приобретя нам с Машкой по крестильному крестику.

Мы потолклись возле икон, послушали священника, не сообразили, где надо исповедаться, и вышли подышать, заодно проведать, как там очередь продвигается.

А очередь продвигалась быстро, и нас предупредили, что мы следующие. Я запаниковала и побежала искать Риту, а она как сквозь землю провалилась. Переделкинский старый храм невелик, да и народу не так уж много было, а Риты нет и нет.

Бегу обратно, а там уже надо записывать имена крестных (восприемников). Делать нечего, Тоня предложила себя в качестве крестной матери, а Сандрика шестилетнего в качестве крестного отца. Монах удивился: «Вы лучше укажите взрослого человека, даже если его с вами нет». И мы с Тоней хором назвали нашего друга режиссера Александра Сергеевича Орлова. Почему-то мы были уверены, что он крещеный.

Таинство было настоящее – Машку в святую воду окунули всерьез. Тоня учила Сандрика пальчики складывать для креста.

Одуревшие от таинства, мы вернулись в храм – и сразу встретили Риту, она уже поставила все свечки и была озабочена нашим отсутствием. Но когда я упрекнула: «Куда ты, зараза, пропала, там же очередь подошла?!» – она тихо-тихо, почти шепотом сказала: «Значит, там так решили», – и поздравила нас с крещением.

А потом, когда ехали обратно, Рита говорила: «Мы люди взрослые грешные, нам и отмолиться можно, а вот Маше с нами в театр сегодня не надо. Пусть дома побудет, помолится». Так Маша до сих пор и молится за нас, грешных.

Виктюк репетировал в Театре Моссовета пьесу моего мужа «Иди ко мне», впоследствии спектакль был назван виртуозно-пугающе: «Мистерия о нерожденном ребенке, несбывшейся матери и Всевышнем отце». Имелась в виду триада: рождение, жизнь, смерть. Название пугало неопределенностью – попахивало кощунством, а Рита была в то время глубоко религиозна. Трагедия женщины, потерявшей ребенка, решалась в ключе бурлеска.

Терехова работала отлично, она уважала и Коковкина, и Виктюка. Но замыслы мэтра усложнялись с каждым разом – вот уже появился огромный конус, неизвестно что олицетворяющий, и на него надо было карабкаться. Рита стала нервничать.

Из-за раздражения Рита потеряла равновесие и грохнулась с этого проклятого конуса. Вывихнула плечо. И ушла, как говорили по медицинским показаниям. Душа ее не лежала ко всей этой конструкции. Ей хотелось света и поэзии. Ей захотелось делать что-то самой. И она поставила на сцене «Под крышей» пьесу Лорки «Когда пройдет пять лет». И сыграла сама. Моя подруга испанка привела на премьеру весь испанский центр. Это