– Это большой долг для человека вроде тебя. Выходит, ты игрок?

– Да уж какая разница!.. Ну да.

– И это ложь. – Шаллан склонила голову набок. – Я бы хотела услышать от тебя правду.

– Просто выдайте меня им. – Он встал и повернулся в сторону котла с похлебкой. – Мне все равно. Лучше так, чем бродить здесь и думать о том, что меня все равно разыщут.

Шаллан проследила за тем, как он уходил, покачала головой и вернулась к своему занятию. «Ясна твердит, что Уритиру не на Расколотых равнинах, – подумала она, перелистнув пару страниц. – Но откуда взялась эта уверенность? Равнины никто так и не исследовал до конца из-за ущелий. Кто знает, что там?»

К счастью, заметки принцессы были очень подробны. Оказалось, в большинстве старых записей говорится о том, что Уритиру находится в горах. А Расколотые равнины представляли собой нечто вроде плоской чаши.

«Нохадон смог туда дойти», – подумала Шаллан, вспомнив цитату из «Пути королей». Ясна ставила под сомнение достоверность этого заявления, но Ясна так поступала почти с каждым доводом. Через час занятий, пока солнце клонилось к закату, Шаллан обнаружила, что потирает виски.

– С тобой все хорошо? – тихонько спросил Узор.

Он любил выбираться наружу, когда становилось темно, и веденка ему это не запрещала. Она поискала и нашла на столе спрена – сложный рисунок из выступов на древесине.

– Историки, – сказала Шаллан, – это банда обманщиков.

– Ммм… – зажужжал Узор с явным удовольствием.

– Это был не комплимент.

– А-а.

Шаллан захлопнула книгу.

– Предполагалось, что эти женщины – ученые! Вместо фактов они записали мнения и выдали их за правду. Такое впечатление, что эти дамы приложили все усилия к тому, чтобы противоречить друг другу, и еще танцуют вокруг важных тем, словно спрены вокруг огня: никакого тепла, но зато сколько блеска!

– Правда у каждого своя, – прогудел Узор.

– Что? Нет, это не так. Правда – это… ну, правда! То, что реально.

– Твоя правда – то, что ты видишь, – проговорил Узор, явно сбитый с толку. – Разве может быть иначе? Ты эту правду мне и сказала – правду, которая дает власть.

Шаллан посмотрела на спрена, на его выступающие узоры, которые отбрасывали тени в свете ее сфер. Она зарядила их во время Великой бури прошлой ночью, пока ютилась в своем похожем на ящик фургоне. Посреди бури Узор вдруг начал жужжать – это был странный, злой звук. Потом он что-то кричал на непонятном ей языке, перепугав Газа и других солдат, которых она пригласила разделить убежище. К счастью, они не сомневались в том, что во время Великих бурь происходят ужасные вещи, и о происшествии никто не вспоминал.

«Дура, – отругала она себя, открывая пустую страницу в блокноте. – Начни действовать как ученая. Ясна была бы разочарована». Девушка записала последнюю фразу Узора и спросила, постукивая карандашом, который получила от торговцев вместе с бумагой:

– Узор, у этого стола четыре ножки. Разве ты не согласен с тем, что это правда, которая существует независимо от моей точки зрения?

Тот неуверенно зажужжал.

– Что такое «ножка»? Всего лишь нечто, определенное тобой. Без точки зрения не существует ни ножек, ни столов. Лишь древесина.

– Ты мне говорил, что стол воспринимает самого себя таким.

– Только потому, что люди уже давным-давно считают, что стол выглядит именно так. Правда для стола становится таковой, потому что люди создали для себя правду.

«Интересно, – подумала Шаллан, записывая сказанное в блокнот. Пока что ее интересовала не природа правды, но то, каким образом воспринимал правду Узор. – Может, это потому, что он из сферы Разума? Книги говорят, что Духовная сфера представляет собой место чистой истины, в то время как сфера Разума более изменчива».

– Если бы здесь не было людей, спрены смогли бы мыслить?

– Не в этой сфере, – признался Узор. – А про другие я не знаю.

– Непохоже, чтобы тебя это беспокоило, – заметила Шаллан. – Получается, твое существование зависит от людей.

– Так и есть, – ответил Узор по-прежнему беспечно. – Но дети зависят от родителей. – Он поколебался. – Кроме того, есть и другие, способные мыслить.

– Приносящие пустоту, – выдавила Шаллан, похолодев.

– Да. Я не думаю, что мои сородичи жили бы в мире, где существуют только они. У них есть собственные спрены.

Шаллан встрепенулась:

– У Приносящих пустоту есть особенные спрены?

Рисунок на столе уменьшился, сморщился, и его выступающие линии, наползая друг на друга, сделались не такими отчетливыми.

– Ну? – допытывалась Шаллан.

– Мы не говорим об этом.

– Возможно, стоит начать. Это важно.

Узор зажужжал. Она подумала, что он будет настаивать, но через минуту спрен продолжил очень тихо:

– Спрены… это сила… расколотая сила. Сила, получившая сознание через восприятие людей. Честь, Культивация и… и остальные. Частицы, отколовшиеся от целого.

– Остальные? – с намеком переспросила веденка.

Жужжание Узора превратилось в вой. Вскоре он сделался таким высоким, что она едва смогла расслышать единственное слово, которое он произнес с неимоверным усилием:

– Вражда!

Шаллан поспешно записала. Вражда. Что это такое – спрен ненависти? Возможно, большой и уникальный, как Кусичеш из Ири или Ночехранительница. Она никогда не слышала о спренах ненависти.

Пока Шаллан писала, в темнеющей ночи подошел один из ее рабов. На робком человеке была простая туника и штаны – этой самой одеждой ее снабдили торговцы. Подарок она приняла с благодарностью, потому что последние сферы лежали в кубке перед ней и их бы не хватило даже на трапезу в хорошей таверне Харбранта.

– Светлость? – окликнул раб.

– Да, Суна?

– Я… э-э… – Он куда-то указал рукой. – Другая дама, она попросила передать вам…

Он махал в сторону шатра, в котором жила Тин, предводительница немногих оставшихся у каравана охранников.

– Она приглашает меня в гости? – подсказала Шаллан.

– Да. – Суна опустил глаза. – Наверное, поужинать?

– Спасибо, Суна. – Веденка позволила ему отправиться обратно к костру, где он вместе с бывшими рабами помогал готовить еду, пока паршуны собирали хворост.

Рабы светлости Давар – тихая компания. У них на лбу татуировки, а не выжженные клейма. Такой способ менее жесток и обычно применяется к людям, которые добровольно принимали рабскую участь, а не потеряли свободу в качестве наказания за жестокое, серьезное преступление. Эти мужчины увязли в долгах или были детьми рабов, которые продолжали выплачивать долги родителей.