Хаймек хотел схватить лестницу Иакова, чтобы помочь этому несчастному взобраться повыше, но небеса были закрыты. С глухим постукиванием проносились мимо вагоны, до которых человеку на насыпи так и не суждено было добраться. Упав, он все еще в последней надежде тянул руки вслед уходящему составу… потом пальцы сжались, и Хаймек увидел, что вокруг руки у человека вьются ремни, как это положено при свершении утренней молитвы.

Лучи спрятанного еще где-то солнца осторожно подкрасили край неба в розовый цвет. И тогда Хаймек увидел волков. Их было много, и они приближались, сбившись в стаи. Их становилось все больше и больше… и больше. Они приближались, они окружали его, Хаймека. Вытаскивая лапы из жирной тяжелой грязи, они садились, и, задрав головы, оглашали уходящую ночь протяжным тоскливым воем. Вскоре Хаймек понял, что он окружен. Сердце его билось так сильно… как никогда, но обычного страха в его сердце на этот раз не было. В руке он сжимал заветную кость, свое оружие. Он был в эту минуту богатырем, он был Самсоном, и у него была кость. Словно сам он тоже превратился в бешеного зверя, обрушился Хаймек на врагов. Смело, без колебания врезался в самую гущу. Бил, бил и бил по мордам, по глоткам, по головам. С одного удара ломал спины, лапы, вспарывал животы, из которых вываливались дымящиеся внутренности, тут же пожираемые остервеневшей от запаха крови волчьей стаей. Битве не было видно конца, и Хаймек стал ослабевать. Еще удар… еще. Все. Силы его кончились. Тогда, все еще не выпуская из руки кость, он лег на землю лицом в траву и приготовился дорого отдать свою жизнь.

Он долго лежал так. Было тихо… так тихо… Луна зашла за облако, которое превратилось вдруг в грозовую тучу. Стемнело, потом стало светать. Звезды в небе растаяли и, вернувшись к жизни, Хаймек увидел, что все фигуры исчезли – остались только пробитые каски, те, у которых задняя часть была ниже передней.

Снизу донеслось до него тихое бормотание. Он прислушался и понял, что это бормочет утренний ветерок.

Конечно, это утренний ветер. Ведь кости не произносят ни звука. Они безмолвствуют…

Ветер, забавляясь, играл с цветами – сгибал тонкие стебельки, разгибал их. Наигравшись, он теплым прикосновением папиных рук коснулся лица Хаймека. Потом ветер стих, и в наступившей тишине до слуха мальчика донесся леденящий душу вой шакалов, нарушивший молчание последнего, не успевшего вскочить в поезд жизни человека.

Все успокаивается в конце концов. Угомонился и ветер. Стебли трав опасливо распрямились, готовые каждое мгновение согнуться вновь. Прилетела первая пчела, села на красный лепесток. Протяжный вой паровоза спугнул ее. Две руки света протянулись вдоль путей от паровоза, освещая неведомый путь. Застонали с натугой колеса, заскрипели вагоны, дернулись, звякнули буферами. Поезд, справившись с земным притяжением, берет разгон… и вдруг с жутким скрежетом тормозит, не успев разогнаться. Вагоны издают глубокий вздох разочарования. Грязными пятнами стелятся клочья дыма. Хаймек опять видит волков. Неисчислимые рати хищников. Теперь они образуют нескончаемый ряд, голова к хвосту. Из пасти в пасть передают они друг другу кости. Когда он вгляделся, то понял – это же носильщики. Те, что несли маму на кладбище. И руководит ими все тот же бородач с черными буйными бровями и такой же смоляной бородой.

– Сюда, юный Хаим Онгейм, сюда, – радостно приветствовал он появление мальчика. – Ты пришел вовремя. У тебя есть теперь кость… самое главное твое оружие. Смотри, не выпускай ее из рук.

И он сильными руками стал подсаживать мальчика в движущийся вагон, который был тут как тут… но весь разбитый и просвечивавший насквозь сквозь многочисленные щели. Не переставая смеяться, бородач попытался выхватить кость из рук мальчика, но Хаймек точно таким же ловким движением вернул ее себе.

– Вот так и поступай теперь впредь, – услышал он напутственный крик бородача. – И ничего… не… бойся…

– Отдай кость, – ясно услышал он голос, который разбудил его и заставил открыть глаза. Лампочка, забранная сеткой, все еще сочила свой скудный свет, в котором еще некоторое время различима была прощальная усмешка бородача.

Но бородача не было. А был Натан, который стоял возле моргающего Хаймека, протянув к нему требовательную руку.

– Давай!

Хаймек открыл рот и хотел позвать на помощь, но тут снова возникли глаза бородача, смотревшие на него с презрением и гневом – об улыбке не было уже и речи. Горло его сдавило, и готовый вырваться жалобный крик о помощи умер, не успев родиться. Зато родилась уверенность – на этот раз он даст бой. Он – Самсон, бесстрашный богатырь и его оружие – при нем.

Он почувствовал, как мышцы его наливаются силой, как наполнилось отвагой и забилось сильнее и радостнее в предвкушении схватки сердце. Такого он не испытывал никогда… никогда. Его тело напоминало сжатую пружину, он весь трепетал. Легко сел на своей полке, спустил вниз ноги, неторопливо посмотрел на лампу, перевел взгляд выше, на лицо врага. Увидел сузившиеся глаза Натана под красивыми разлатыми бровями, мохнатые длинные ресницы. Он знал все это, ему это было знакомо – каждое мимолетное выражение красивого лица напротив. Много раз он вглядывался в это лицо, предчувствуя грядущее унижение, испытывая чувство восхищения, страха и зависти. Впервые он вгляделся в него взглядом равного.

– Это моя кость, – сказал он.

И так как Натан молчал, добавил:

– Я нашел ее на рельсах. А потом мне отдал ее бородач…

– Ты врешь, как всегда, – сказал Натан. – Не вижу ни рельсов, ни бородача.

В голосе его Хаймек уловил насмешку и привычное раздражение.

Хаймек вспомнил напутствие, которым проводил его бородач и сказал:

– Это самая главная кость… И она – моя.

– Еще минута – и от тебя самого останется только груда костей, – сказал Натан. – Считаю до трех. Раз…

Хаймек понял, что решающий момент наступил. Отступать было некуда. Он ждал какого-то толчка изнутри, какого-то сигнала. Удивленный его молчанием, Натан как-то не совсем уверенно добавил:

– И вообще… Пани Сара приказала отнять ее у тебя…

Последние слова Натана дошли до слуха Хаймека, словно сквозь плотную пелену. Слова… но не смысл этих слов. Директриса… приказала… отнять? Краем глаза он заметил, как длинный розовато-серый язык Натана облизнул губы. После этого обычно следовала затрещина. Лицо Натана с оскаленной ухмылкой стало приближаться к Хаймеку. И он услышал сигнал.

Сами собою сжались его пальцы в кулаки. В кармане у него терлась о бедро кость. Каждый мускул его тела помнил и знал об этом. Кто-то хочет у него отобрать его кость… Ну, нет. Хлестким, размашистым движением его правый кулак метнулся к лицу Натана, в то время как левый ударил в живот. Тут же в промежность ударила левая нога…

Ничего не ожидавшего Натана сложило вдвое. Застонав, он схватился за живот. Этого времени хватило Хаймеку, чтобы выхватить заветную кость из кармана и так, как он делал это в схватке с ночными кошмарами, пустить в ход, действуя ею, словно кастетом. Он бил Натана по согнутой спине, по опустившейся к груди голове… несколько раз он сумел ударить его по лицу. Красные капли упали на пол, потом потекли ручейком… а он все бил и бил.