Шариф свой факультет любил. Он стал для него местом силы, волшебным дворцом, где его ценили за ум. Могли бы и позабыть о нем после окончания докторантуры, но нет: он получил сдержанное приглашение, а по приезде – краткое и сухое приветствие: вот он, радостный крик йоркширских инженеров. Поначалу он только преподавал, но три года спустя получил профессорский статус. Случилось это отчасти потому, что он написал в соавторстве с Роем Бернсом учебник введения в материаловедение, а отчасти – чтобы перебить формальное предложение от Императорского колледжа. Но его и не нужно было «перебивать». За год до описываемых событий Шарифа вызвал к себе глава факультета и сообщил, что студенты жалуются на его жесткость и желание спорить, а не соглашаться. Он, мол, ни разу никому не сказал: «Понимаю, о чем вы». Так что если Шариф чего и ждал, то увольнения, а не повышения до профессора. Он был чересчур молод для этого; а теперь у него даже появилось персональное место на парковке.

И это место располагалось близ огороженного металлической сеткой футбольного поля. Он поставил голубой «Форд-Капри», запер его и отправился на факультет. Какие-то мальчишки гоняли мяч. Взрослых поблизости не было. Время – четверть девятого утра. Неужели местные подростки нашли лаз? Впрочем, это его не касается. Повернувшись, он направился к зданию факультета. Резкий голос подростка донесся ему вслед.

– Смотрите, паки! – орал мальчишка. – Гляньте на гребаного паки и его гребаную тачку! Паки, паки, паки!

Шарифу уже доводилось слышать это слово. Мясник, державший лавку напротив, как-то за глаза назвал их с Аишей «паки, которые живут над газетчиком». Тогда он не обратил внимания, да и теперь не собирался. Ящики для корреспонденции находились в том же кабинете, в каком заседала факультетский секретарь миссис Браунинг: нахмурившись, она корпела над электронной пишущей машинкой, и на его «Доброе утро!» лишь коротко буркнула.

– На спортплощадке какие-то дети, – заговорил Шариф.

– На спортплощадке… – повторила миссис Браунинг. – О, простите, я была далеко – пыталась разобрать слово. Вот если бы все наши сотрудники писали так же разборчиво, как вы, Шариф. Что вы спросили?

– Вы знаете, что на спортплощадку приходят дети? Разве она не только для университета?

– Кажется, это что-то вроде социальной программы, – ответила миссис Браунинг. – Я уже думала об этом и звонила в центральную администрацию. Это неправильно. Школам разрешили пользоваться площадкой в будни. Как думаете, что здесь за слово, «немагические»?

Шариф подошел и наклонился над письмом: почерк Стива Смитерса.

– Немагнетические, вроде бы.

– Немагнетические… Если бы только ваши коллеги удосуживались разборчиво писать непонятные слова… Кажется, это ребятишки из школы Гауэр. Урок физкультуры там начинается в девять, но, вероятно, эти пришли пораньше.

– Понятно. И что, теперь так каждую среду?

Он выбросил этот случай из головы и уж точно не собирался рассказывать о нем Назие. Близнецам исполнилось четыре, и они способны были вымотать кого угодно, хотя теперь располагали домом в Хиллсборо и просторным садом за кирпичной стеной, где могли побегать. Назие этот дом нравился куда больше, чем прежний, в Лоджмуре. Иногда зимой по два-три дня было не выйти из дома из-за сугробов. На Сикамор-клоуз – соседи: некоторые даже не попытались поздороваться с Назией или Шарифом, заговорить с ними, даже одинокий мужчина с беленькой собачкой, живший в соседнем доме. «Придется смириться, – сказал Шариф. – Это неприятные люди; даже если бы они снизошли до нас, общаться с ними все равно бы не стоило, – рассудил он. – Но есть и дружелюбные. Всегда так бывает».

И, конечно же, в Хиллсборо соседи оказались куда более радушными. Лучшая подруга Назии Салли Моттишхед знала тех, кто жил напротив, а уж они представили их остальным. Спустя три месяца их жизни в коттедже приехала Бина, и они познакомили ее с половиной округи. Она собиралась замуж – жених, Тинку, химик-технолог и сын отцовского сокурсника из Калькутты, увез ее в Кардифф. Четвертую спальню можно будет оставить одному из близнецов, когда они подрастут, или отдать под гостевую. Представить, что кому-нибудь на Майятт-роуд придет в голову кричать им вслед «паки!» было немыслимо.

В следующую среду те же мальчишки снова пинали мяч, и снова их взгляды зацепились за Шарифа, выходящего из машины. На нем были аккуратный твидовый пиджак и блестящие коричневые туфли, клетчатая рубашка в деревенском стиле и простой галстук в коричневых тонах. Волосы у него и в тридцать семь оставались черными и густыми. Вид у Шарифа был здоровый и опрятный, ладони – маленькие и пухлые, лицо открытое. Словом, выглядел он так, как и должен выглядеть автор английского учебника введения в материаловедение для первого курса – книги, необходимой и чрезвычайно прибыльной. Уже раздавалось «все про керамику можно узнать в учебнике Шарифуллы и Бернса». Вот он, Шарифулла, собственной персоной, в идеально начищенных ботинках. Цвет его кожи красноречиво говорил о происхождении из определенной части света. Он думал, что для большинства тех, кого он встречал, это не имеет значения. Но сегодня, как и на прошлой неделе, мальчишки, разминающиеся перед футбольным матчем на спортплощадке, заорали: «Паки!» и засмеялись, когда он направился в укрытие факультетского здания слегка быстрее, чем ходил обычно.

Он отыскал школу Гауэр в районном телефонном справочнике и заметил, что индекс совпадает с Уинкобанком, где они с Назией в прошлом году почти за бесценок купили на первые роялти от книги несколько блочных домиков, планируя отремонтировать их и сдавать студентам. Он записал номер школьного секретариата и у себя в кабинете начал набирать его, но бросил, остановившись на последней цифре. Что говорить, он понятия не имел, да и что можно сказать детям, какие слова подействуют на них?

На этот раз он решил не отмалчиваться хотя бы дома. Среда – самый тяжелый день на работе: лекция, семинар, а днем, если нет занятий, согласованных со студенческим профсоюзом, любой из учащихся может заглянуть на огонек. Сегодня требовалось побеседовать с докторантом о свойствах наноразмерности. Шариф не считал это рутиной, напротив – разговор представлялся весьма интересным. Но это означало, что домой он вернется только в половине седьмого. Назия и Бина уже станут подумывать, а не достать ли запеканку из духовки и не поужинать ли без него.

Шариф хотел подступиться к жене с вопросами сразу же, с порога, но Назия непременно поняла бы, что тут есть какая-то подоплека, и это сказалось бы на ответе. Войдя, он обнаружил, что близнецы, по своему обыкновению, сидят на ступеньках. При виде папы они просияли. Сверху доносилась музыка: любимая группа Аиши – там еще вокалист выступал в пиратском костюме и с белой полосой через все лицо. Из кухни ему навстречу вышли Назия и Бина. Жена пожурила его: мол, сколько можно держать мальчишек без ужина – мы уже собрались поесть без тебя. Бина, которая всегда рада была скрасить жизнь хозяев шуткой, скорчила за спиной Назии притворную гримаску. Шариф спросил, что на ужин, хотя уже знал: Назия сказала, что запеканка с горошком.

– Слышали, парни? – позвал Шариф сыновей. – Запеканка с горошком и кетчупом!