Серафим не может принять это новое решение убить. На руках его и без того достаточно крови, он устал от нее, невыносимо устал. Не мстить, даже когда есть возможность — не в этом ли подлинное освобождение?

Лорд терпеливо ждёт, глядя ювелиру в глаза, замирая от их потусторонней, неживой зелени. Он знает, что виновен и смотрит в глаза смерти, но знает и кое-что ещё: он победил.

— Хватит любить прошлое, — говорит наконец беловолосый без тени насмешки, но и без жалости. — Хватит прятаться в нем, как в раковине. Хватит.

Ювелир вздохнул: пусть так. Правитель слишком слаб сейчас, чтобы воспринимать его как врага. Слишком слаб даже чтобы просто не защитить, оставить без помощи на растерзание поджидающим шанса шакалам. Серафим не мог поступить так безжалостно — это заставило бы его потерять остатки уважения к самому себе.

Что ж, пока он стоит рядом, никто не тронет лорда Ледума.

Раздался мелодичный звон.

Все повернули головы и увидели, что правитель, переодевшись, перевесил меч на дорожную перевязь и сейчас собирался было перекинуть ее через плечо, но неловко выронил из рук. Случайность? Или кисть его настолько ослабла, что не в силах удержать клинок?

Та самая кисть, один страшный взмах которой выносил смертный приговор… узкие пальцы дрожали, а сама рука повисла безжизненной плетью.

Лицо боевого мага стало непроницаемым. Серафим догадался, что лорд не наклоняется за оружием не только из-за слабости этой руки — наклонившись, он может потерять равновесие и упасть, и тогда ему не подняться без помощи. Беловолосый медлил, пытаясь найти достойный выход из неприятной ситуации.

— Я возьму его, — будничным тоном предложил наемник.

И Серафим, и правитель Ледума прекрасно помнили старые правила кодекса воинов и знали, что личное оружие никому нельзя отдавать. Тем более такое, за долгие годы сроднившееся с образом боевого мага. Несомненно, пока меч-призрак находится в руках Серафима, хозяин меча должен считаться его пленником, что было весьма унизительным.

Но сильф просто не мог позволить благородному оружию лежать на земле и мимоходом, словно это было в порядке вещей, прицепил перевязь с легендарным мечом. Лорд Эдвард ничего не сказал на это. Приложив последние усилия, он наконец забрался в колесницу и запрокинул голову, тяжело дыша.

— Какой позор, лорд Ледума! — с откровенным злорадством воскликнул Рэйв. — Как низко ты пал.

— Я буду считать это расплатой за ваши преступления, милорд, — сухо добавил Эрик, не отрывая от него горящего взора. — Вы пострадали достаточно.

Заклинатель устало смежил веки, делая вид, что не слышит оскорблений, посыпавшихся на него, как плевки. Лицо беловолосого оставалось невозмутимым, как если бы ядовитые слова не достигали ушей. Тем более, произносили их те, кто сейчас не мог причинить вреда, а значит, незачем было и обращать внимание.

Лорд Ледума никогда не разбрасывался угрозами впустую. Если требовалось убить, когда приходило время, он делал это — без предупреждения.

Как бы ни был сейчас беспомощен беловолосый, а за жизни этих двоих смельчаков Серафим не дал бы в будущем и ломаного гроша.

— Не стоит, Эрик, — негромко сказал сильф, искренне обеспокоенный душевным состоянием гончара и желая уберечь его от продолжения конфликта с отцом. — Не теряй лицо. Мало чести в нападках на врага, который не может себя защитить.

— Ты говоришь мне о чести? — лицо инфанта вмиг перекосилось. — Ты? Человек, добровольно идущий в услужение белому демону?

— Эрик. Не надо.

Но юноша только отвернулся, презрительно передернув плечами.

— На твоём месте, Рэйв, — не открывая глаз, бесстрастно проронил боевой маг, отдышавшись, — я беспокоился бы не о том. Я был бы очень обеспокоен тем, как встретит тебя Лиарх, когда ты вернешься к нему без меня и расскажешь всё, что ты наговорил здесь в запале. А ты, Эрик, не вздумай снова явиться в город, из которого был изгнан, и претендовать на престол твоего брата. Ледум принадлежит сейчас другому, не тебе. В моих глазах ты не стоишь и мизинца на его руке.

Себастьян удивился — правитель точно говорит сейчас об Эдмунде? Всем в городе было известно, что лорд-защитник не питает особенной привязанности к светлейшему инфанту.

— А знаете, что бесконечно забавляет меня? — задумчиво спросил беловолосый, обращаясь, кажется, ко всем присутствующим. На губах его играла желчная улыбка.

Рэйв в растерянности развел руками.

— Если честно, ума не приложу, какой момент может тут развеселить, — недоуменно протянул он. — История довольно трагична, и для тебя в особенности, Алмазный лорд.

— Не спорю. Но счастлив ли победитель? И можно ли назвать победителем того, кто будет отныне вздрагивать от каждого звука, от каждого невинного шороха, мучительно ожидая возмездия? Уже скоро я стану его наваждением — большим, чем прежде. Ожидание смерти много хуже самой смерти: он будет засыпать и просыпаться с мыслями обо мне, будет видеть меня во сне и бредить мной наяву. И он будет бояться — бояться до ужаса, до судорог, до холода в желудке. Мой бедный палач казнит себя собственным страхом… да и всем вокруг придется несладко. Но я — не подарю ему своей ненависти, как не подарю и любви. Вот что смешно.

Выслушав это неожиданно откровенное признание, Рэйв вздохнул и пристально всмотрелся в изможденное, но не потерявшее благородной красоты лицо человека, который не перестал быть лордом, даже лишившись всего. Белый волк остался совсем один, вынужденный начать всё сначала.

А бывал ли он когда-нибудь — не один?

— Тебе якобы всё равно — тем не менее, победитель не будет прощен, — думая о своем, отстраненно пробормотал спутник Лиарха. Отступив на пару шагов, ворон немедленно стал неразличим и растаял в темноте катакомб. — И это действительно смешно, милорд.

Закат горел, и в пламени его были сожжены последние мосты.

Солнце садилось куда-то за горизонт, за высокие стены города.

Раскаленный золотой шар быстро темнел, и, коснувшись стен, стал уже огненно-красным. Размытый ореол, как свет далекого фонаря, последнего фонаря на пороге бездны, расплывался вокруг северной столицы, подсвечивая ее, будто декоративную игрушку в витрине.

Ледум стоял незыблемо, залитый алой закатной кровью, растекаясь причудливо, словно нарисованный капризной акварелью пейзаж. Последние лучи окрашивали абрикосовый камень стен в цвет багрянца осенней листвы, последние блики падали на крыши, а над островерхими шпилями деловито собирались серые снеговые облака.

В этот час смешались все сезоны года — природа словно сошла с ума, взбудораженная минувшими потрясениями. Сначала кровавый дождь Лукреция, а затем и дикая встряска лорда Октавиана Севира — мощные магические возмущения сбили и без того хрупкие ритмы, сломали заведенные циклы и закономерности. Установленный веками естественный порядок вещей был нарушен необратимо. Что придет на его место — новая, иная система? Хаос? Ничто?