Отсутствие естественного отбора, отключенного на многие тысячелетия, сыграло свою роль. Слишком много выживало тупых, ленивых, косных, — и они со временем составили большинство. Придумывать что-то новое стало крайне дурным тоном, а сохранять традиции нерушимыми считалось делом, угодным духам предков. Общество закостенело, застыло в своих традициях, как муха в янтаре.

Они не только не желали ничего придумывать и изобретать. Они всеми силами отбрыкивались от придуманного и изобретенного другими.

Австралийцы ведь не жили совсем уж изолированно. За многие тысячелетия до европейцев к ним заплывали азиатские мореходы — с тех островов, что сейчас называются Индонезией, там прогресс успел уйти ого-го как далеко в сравнении с Австралией.

Мореходы вели с аборигенами кое-какую торговлю, и не только: в австралийском геномы обнаружены следы их генов. Среди прочего австралийцам была предложена прогрессивная новинка, луки и стрелы: попробуйте, для охоты вещь незаменимая. Австралийцы гордо отказались: наши копья были для предков хороши, — значит, и нам в самый раз, а бесовские ваши игрушки уберите.

После появления европейцев история повторилась. Мы уже вспоминали, как активно воспринимали новое у бледнолицых братьев индейцы-мапуче и маори Новой Зеландии: и огнестрельное оружие, и многое другое. Австралийцев, по большому счету, не заинтересовало ничего. Они уже голодали, у них помаленьку дело доходило до каннибализма, но ружья в видах охоты не приглянулись: предки без них жили, и мы проживем.

Впрочем, не везде в Австралии (вернее, на континенте Сахул) дело обстояло так безнадежно. На самом севере Сахула первопоселенцы — те, что не двинулись дальше на юг, а поселились в тех местах, — первыми столкнулись с проблемой нехватки крупной дичи. Точка невозврата не была еще пройдена, традиции не окаменели — и те племена вернулись на путь прогресса, пусть и потеряв слишком много времени. Они освоили новые методы охоты и рыбной ловли, придумали лук со стрелами (либо позаимствовали у соседей-индонезийцев). Они, наконец, освоили земледелие и кое-какое животноводство, разводили свиней, завезенных из Азии.

Только это были уже не австралийцы. Около 13.000 лет назад уровень океана повысился, единый континент Сахул перестал существовать. Племена, о которых идет речь, оказались изолированы от сородичей на острове Новая Гвинея. Сейчас их называют папуасами и часто считают эталонным образцом отсталости и дикости. Нет, братцы, это смотря с кем сравнивать… От Европы папуасы отстали, и очень сильно, великая мясная халява даром не прошла. Но в сравнении с австралийскими сородичами они все эйнштейны, кулибины и чрезвычайно продвинутый народ.

Часто приходится слышать и читать такой тезис: австралийские аборигены не освоили животноводство не из-за собственной косности и слепого следования традициям, но лишь оттого, что им попросту было некого приручить и одомашнить. Бродили бы вокруг дикие козы, быки и бараны, — аборигены бы их ух! — за рога, да в стойло! Но вокруг бродили только тупые сумчатые…

Не убеждает.

Можно ли было приручить перебитых крупных сумчатых, — вопрос спорный, но спорить не будем. Там ведь не только сумчатые обитали… Страусовидных эму сейчас спокойно разводят на фермах, получают от них яйца, мясо отличного качества. Чем не объект для разведения аборигенами?

Еще можно вспомнить, что птицы отряда гусеобразных отлично приручаются. И у выбитого гениорниса был шанс превратиться в домашнюю птицу. Огромный слишком? Ну и что? Быки еще крупнее, не говоря о слонах, — ничего, приручили и тех, и других.

Хуже того, среди сумчатых Австралии бегало одно плацентарное млекопитающее, и не надо гадать, годилось ли оно для приручения. Заведомо годилось. Речь о собаке динго. Ее на континент завезли азиатские мореходы примерно 4-5 тысяч лет назад. Собаки размножились, одичали, но приручить их обратно дело недолгое. Охота вновь обернулась для австралийцев нелегким трудом с непредсказуемым результатом, и помощь собак в этом труде стала бы бесценной.

Не приручили. Предки без собак обходились, и мы обойдемся.

Ну, что тут сказать?

Лишь одно: то, что произошло с австралийскими аборигенами, их беда, а не вина.

Да, они повелись на охотничий рай, а он оказался куском сыра в громадной исторической мышеловке.

Но кто бы на их месте не повелся?

* * *

Однако мы что-то слишком углубились в давно минувшие эпохи. Пора вернуться в 1864 год, вернее уже в 1865-й. Там у нас капитана Гранта наконец-то отыскали, а мы еще не осветили это эпохальное событие. Непорядок. Надо исправляться.

Реконструкция №4

Берег Гранта

Туземные барабаны-окамы звучали все громче, и Том Остин не расслышал, что пытается сказать ему Грант. Потянулся к капитану, наклонился к нему, насколько смог, — веревки туго врезались в тело. И все равно не расслышал.

Туземцев Том не видел. Туземцы были где-то за спиной, там пылали костры, гремели барабаны и завывали странные дудки, сделанные из продырявленных кокосовых орехов.

Перед глазами троих европейцев высилась лишь стена джунглей, до них от ограды из толстых стволов бамбука было шагов двадцать, не более. А к ограде крепко привязали Тома, капитана и Лавинию, — они стояли с широко раскинутыми в сторону руками, словно бы распятые… Том Остин был распят по центру, но очень сомневался, что на третий день воскреснет.

Барабаны смолкли. Кокосовые дудки тоже. Том услышал в наступившей тишине, что бормочет Грант:

— Тамо баранга боро… Тама баранга боро…

Капитан повторял свою тарабарщину раз за разом, бредил, наверное. Это хорошо, может, не поймет, что с ними будут делать. Если сильно повезет, даже боли не почувствует.

Зато Лавиния оставалась в полном сознании. И ей очень не хотелось умирать.

— Том! Сделай что-нибудь, Том!

Остин не ответил. Он пытался что-нибудь сделать, пока не получалось. План был прост: освободить, выдернуть из-под витков веревки правую руку, дотянуться до внутреннего кармана, где лежал маленький жилетный «Дерринджер». Револьвер, висевший у Тома на поясе, туземцы отобрали, но по карманам не шарили. Инерция мышления папуасов, в жизни не носивших нормальной одежды.