Лазло больше ни с кем не хотел общаться, кроме Сарай. Он попросту сомневался, что сможет и дальше сохранять хладнокровие, если кто-нибудь заговорит о «божьих отпрысках» – хоть хорошо, хоть плохо. Он даже подумывал залезть в дом через окно, чтобы не попасться на глаза Сухейле, но воспитание не давало так поступить. Поэтому Лазло пошел к зеленой двери и обнаружил женщину во дворике. Там его ждал и ужин.

– Не волнуйся, – сказала она без обиняков. – Сегодня ничего особенного. Я догадывалась, что ты захочешь поскорее уснуть.

Так оно и было, Лазло бы даже обошелся без ужина, но заставил себя остаться. В конце концов, Сарай единственная внучка Сухейлы. Утром он злился, что они с Эрил-Фейном не встретили новость о ее существовании радостными вскриками, но на фоне реакции тизерканцев понял, что мать с сыном вели себя вполне порядочно, при этом оставаясь честными. Он попытался поставить себя на ее место.

Сухейла вынесла миски с супом и повесила на крючок свежий калач. Этот был присыпан кунжутом и выпечен в форме лепестков, формирующих узор из пересекающихся кругов, – может, ужин и легкий, но она потратила на него не один час. Обычно ее было легко разговорить, но не сегодня. Лазло видел в ней застенчивое, стыдливое любопытство и как она несколько раз собиралась что-то сказать, но затем передумывала.

– На днях, – начал он, – вы сказали мне просто спрашивать. Теперь моя очередь. Все нормально, спрашивайте уже.

Сухейла робко поинтересовалась:

– Она… она сильно нас ненавидит?

– Нет, вовсе нет, – поспешил ответить юноша, ни секунды не сомневаясь в этом. Сарай говорила о парадоксе в основе своего естества и проклятии, заключавшемся в том, что она слишком хорошо знала своих врагов, чтобы их ненавидеть. – Может, раньше так и было, но не теперь. – Он хотел сказать Сухейле, что Сарай все понимает, но такое прощение могла дать только сама девушка.

Он быстро поел, и Сухейла заварила ему чай. Лазло начал было отказываться, торопясь поскорее уйти, но женщина заверила, что это поможет ему быстрее уснуть.

– О! Это было бы замечательно.

Он выпил его одним глотком, поблагодарил хозяйку, быстро дотронувшись до ее руки, и наконец пошел к себе в спальню. Открыв дверь, он… замер на пороге.

Мотыльки.

Мотыльки сидели на деревянном изголовье, на подушках и на стене за кроватью. Когда дверь распахнулась, они взлетели в воздух, как листья, потревоженные ветром.

«Сарай», – подумал он. Мотыльков было бесчисленное количество. От их вида его переполнили эмоции, но не страх – или, боги упасите, отвращение, – а восхищение и небольшой приток опасений.

Может, он привлек за собой все опасения с поста охраны, вызванные варварскими, кровавыми словами друзей, а может, его привнесли мотыльки на своих пушистых сумеречных крыльях. В круговороте этих созданий он понял лишь одно: Сарай его ждала.

Лазло закрыл дверь. Будь у него время, он бы помылся, побрил лицо, почистил зубы, расчесался и переоделся. Юноша покраснел при мысли, что придется снять рубашку, хотя Сарай уже видела его спящим в таком виде. В итоге он решил все же почистить зубы и разуться, а потом лег на кровать. Мотыльки грудились на потолочной балке, как темные цветы на ветке.

Устроившись, он понял, что оставил на кровати достаточно места для Сарай – на стороне, которую она выбрала во сне, – хотя ей нужен только его лоб, чтобы приземлить мотылька. В другой раз он бы посмеялся над собой, но не сегодня. Сегодня Лазло лишь чувствовал ее отсутствие в мире, не желавшем принимать необычную девушку.

Он не подвинулся, а просто закрыл глаза, ощущая мотыльков – Сарай – вокруг себя. Лазло отчаянно хотелось заснуть, чтобы вновь оказаться с ней рядом, и сегодня эйфория не отбивала его сон. Он плавно в него погружался, и вскоре…

* * *

Мотылек, лоб.

Порог сна.

Сарай очутилась на рынке в амфитеатре. Она жаждала цвета и сладости Плача Мечтателя, но тут не было ни того ни другого. Тут вообще ничего не было. По амфитеатру пронесся ветер, сдувая мусор мимо ее ног, и внутри девушки разверзлась бездна страха. Куда подевался весь цвет? Тут должны развеваться шелка, играть музыка, звенеть смех детей на канатах. Но детей на канатах не было, а все рыночные палатки пустовали. Некоторые даже выглядели обгоревшими. Вокруг царила тишина.

Город перестал дышать.

Сарай тоже. Неужели она создала это место, отражая в нем свою безысходность, или это дело рук Лазло? Нет, невозможно. Ее душа нуждалась в Плаче Мечтателя, а она нуждалась в юноше.

Вон же он, совсем рядом! Длинные волосы развевались на ветру. Лицо было мрачным, беззаботное веселье исчезло, но все же в нем остался – Сарай снова вдохнула – тот самый колдовской свет. Ее глаза тоже им загорелись. Она чувствовала, как излучает его, словно могла дотянуться до Лазло этим сиянием. Сарай шагнула вперед. Лазло шагнул к ней.

Они встали лицом к лицу – на расстоянии вытянутой руки. Три нити притянули их еще ближе. Сердца, губы и животы. Близко, но не касаясь. Воздух между ними был мертвым местом, словно оба несли перед собой свою безнадежность, надеясь, что другой унесет ее. Они несли всю недосказанность, все отчаянье, но не хотели произносить их вслух. Им просто хотелось исчезнуть – сюда, в это место, принадлежавшее только им.

– Что ж, – заметила Сарай, – это был очень долгий день.

Лазло удивленно хохотнул:

– Самый длинный в моей жизни. Ты смогла хоть чуть-чуть поспать?

– Да, – Сарай слабо улыбнулась. – Я обратила свои кошмары в светлячков и поймала их в банку.

– Отлично, – выдохнул Лазло. – Я беспокоился. – Покраснел. – Вспоминал о тебе пару раз.

– Всего пару? – поддела она, тоже заливаясь румянцем.

– Ну, может, больше, – признался юноша. Затем потянулся к ее руке – горячей, как и у него. Грани их безнадежности немного растворились.

– Я тоже тебя вспоминала, – ответила Сарай, переплетаясь с ним пальцами. Коричневые и голубые, голубые и коричневые. Их вид приковывал взгляд. – Ты мне снился.

– О? Надеюсь, я прилично себя вел.

– Не слишком, – а затем застенчиво пробормотала: – Не приличнее, чем утром, когда нас так грубо прервал восход солнца.

Она подразумевала поцелуй; Лазло все понял:

– Ох уж это солнце! Я все еще его не простил. – Расстояние между ними могло только сокращаться. Голос Лазло был как музыка – самая прекрасная, дымная музыка, – когда он поймал Сарай в свои объятия и сказал: – Я хочу поймать его в банку и спрятать вместе со светлячками.

– Луна на браслете и солнце в банке. Мы бы устроили настоящий хаос на небесах, верно?

Голос Лазло понизился, стал гортанным. Более дымным. Голодным.

– Думаю, небеса как-нибудь переживут, – ответил он и поцеловал девушку.