Даже в неярком утреннем свете, пробивавшемся сквозь закрытыежалюзи, он сумел разглядеть свой туалетный набор, поставленный на мраморнуюповерхность туалетного столика. Майкл достал зубную щетку, пасту и почистил зубы.

Боль в голове постепенно стихала, а вместе с ней Майклапокидало и ощущение собственной глупости и никчемности. Он причесал волосы,допил остатки пива и почувствовал себя почти что хорошо.

Надев свежую рубашку и натянув брюки, он взял из ведеркавторую банку, прошел по коридорчику и остановился у входа в просторную, богатообставленную гостиную.

Среди скопища обитых бархатом кушеток и стульев за небольшимдеревянным столом сидел англичанин в серой домашней куртке с хлястиком и серыхтвидовых брюках; перед ним высилась гора папок из плотной бумаги и машинописныхстраниц. Наконец-то Майкл смог рассмотреть его получше: довольно худощав, лицоизбороздили морщины, седая, но еще густая шевелюра, исключительно дружелюбный ипонимающий взгляд не слишком больших блестящих голубых глаз…

Англичанин встал.

– Надеюсь, мистер Карри, вы чувствуете себялучше? – спросил он.

У него был один из тех звучных, присущих только британцамголосов, которые придают самым простым словам новый смысл, будто до сих пор этислова произносились совершенно неправильно.

– Вы кто? – спросил Майкл.

Пожилой джентльмен подошел ближе и протянул руку Майкл нестал пожимать ее, хотя ему было не по себе за столь грубое обращение с тем, ктовыглядел таким дружелюбным, искренним и, в общем-то, симпатичным. Майкл сноваприложился к пиву.

– Меня зовут Эрон Лайтнер, – представилсяангличанин. – Я приехал из Лондона, чтобы повидаться с вами.

Он говорил учтиво, без малейшего признака обиды.

– Это я слышал от своей тети. Я видел, как выоколачивались возле моего дома на Либерти-стрит. Какого черта вы таскаетесь замной по пятам?

– Потому что мне необходимо с вами побеседовать, мистерКарри, – вежливо, едва ли не с оттенком благоговения ответилангличанин. – Настолько необходимо, что я добровольно согласился вынестилюбые неудобства и хлопоты, с которыми мог столкнуться. Вполне очевидно, что ярисковал вызвать ваше недовольство. Весьма сожалею и прошу меня простить. В моинамерения входило лишь помочь вам добраться сюда, и, позволю себе заметить,вчера вы дали на то полное ваше согласие.

– Неужели?

Майкл почувствовал, что свирепеет. Но, надо признать, этотпарень умеет очаровывать людей. Взглянув на разбросанные по столу бумаги, Майклразозлился еще больше. За каких-нибудь пятьдесят баксов, а то и меньше, таксистпомог бы ему добраться до номера и не торчал бы здесь сейчас.

– Совершенно верно, – подтвердил Лайтнер все темже мягким, уравновешенным голосом. – Возможно, мне следовало бы удалитьсяв свой номер, который находится этажом выше, но я не был уверен, что с вами всебудет в порядке. Честно говоря, я волновался еще и по другому поводу.

Майкл не ответил. Он понял, что англичанин только что прочелего мысли.

– Что ж, вашим трючком вы сумели привлечь моевнимание, – сказал он, а про себя подумал: «Интересно, может ли онпроделать это снова?»

– Да, если желаете, – отозвался англичанин. –К сожалению, читать мысли человека, разум которого находится в таком состоянии,как сейчас ваш, довольно легко. Боюсь, что ваша возросшая восприимчивостьработает в обоих направлениях. Однако я могу научить вас скрывать свои мысли ив любой момент, когда пожелаете, ставить защитный экран. Хотя, должен заметить,в этом нет особой необходимости, ибо людей, подобных мне, вокруг вас не так ужмного.

Майкл невольно улыбнулся. Благородное смирение, с каким всеэто было сказано, несколько смутило его и в то же время вполне убедило.Англичанин представлялся вполне искренним и правдивым человеком. Его очевиднаядоброжелательность бросалась в глаза и затмевала все остальные качества – вовсяком случае, именно такое эмоциональное впечатление осталось у Майкла, и этопочему-то его удивило.

Майкл прошел мимо рояля к цветастым портьерам и потянул зашнур. Он терпеть не мог искусственный свет по утрам. Выглянув из окна наСент-Чарльз-авеню, на широкую полосу травы, трамвайные рельсы и пыльную листвудубов, он вновь почувствовал себя совершенно счастливым. Надо же, а он и забыл,что дубовые листья такого темно-зеленого цвета. Все, что он сейчас видел, казалосьудивительно ярким, живым. И когда мимо окон медленно протащился в сторонуокраины трамвай, этот давно знакомый грохот – звук, который ни с чем неспутаешь, – вновь привел Майкла в состояние возвышенного волнения. Какойудивительно знакомой и умиротворяющей казалась ему царящая вокруг соннаянеспешность…

Ему необходимо вновь отправиться к дому на Первой улице. НоМайкл прекрасно сознавал, что англичанин наблюдает за ним. И вновь непочувствовал в этом человеке ничего, кроме порядочности и искренней доброты.

– Да, я заинтригован, – сказал Майкл,отворачиваясь от окна. – И признателен вам. Но, честно говоря, все это мнене нравится. И потому – я хочу, чтобы вы правильно меня поняли, –исключительно из любопытства и чувства благодарности я дам вам минут двадцать,чтобы объяснить, кто вы такой, почему вы здесь и с чем все это связано.

Майкл поудобнее устроился на бархатной кушетке, стоявшейнапротив заваленного бумагами стола, и выключил лампу.

– Да, спасибо за пиво, – добавил он. – Мойлюбимый напиток.

– В холодильнике имеется небольшой запас, –ответил англичанин.

Чертовски любезно с его стороны.

– Вы предусмотрительны, – пробормотал Майкл.

Как уютно в этой комнате… Детские впечатления изгладились изпамяти, но ему все равно нравилась здешняя обстановка: темные обои, мягкаяобивка мебели и низкие медные лампы.

Лайтнер сел за стол. Только сейчас Майкл заметил среди папокнебольшую бутылку бренди и рюмку. Возле соседнего стула стоял тот самыйпортфель, который он видел в аэропорту, а на спинке того же стула висел пиджакангличанина.

– Не хотите ли рюмочку? – спросил Лайтнер.

– Нет. А почему вы разместились в номере надо мной? Чтовсе это значит?

– Мистер Карри, я принадлежу к одной очень древнейорганизации, – сказал англичанин. – К ордену Таламаска. Вам когда-нибудьдоводилось слышать такое название?

Майкл задумался.

– Н-нет.