валялись обломки гранитных плит, черепица, кирпич, почва тут была неровной, будто изрытой дождями. Ядринцев сел верхом и поехал вдоль стен, с наружной их стороны, отсчитывая шаги коня. Вернулся через полчаса.

— Ну, шо, Миколай Михайлович, — поинтересовался Дуброва, — изрядный круг получился?

— Изрядный, — кивнул Ядринцев. — Марко Поло считал, что Каракорум занимает в окружности около трех верст…

— А сколько вы насчитали? — спросил Смысловский.

— Думаю, Марко Поло был прав, если перед нами действительно Каракорум… — улыбнулся Ядринцев.

Ночью Орхон разбушевался. Дул ветер, лил дождь. Хозяин, проснувшись, кряхтя и постанывая, поднялся и вышел из юрты. Потом заблеяли овцы, пахнуло холодом, и юрту наполнило шумное дыхание животных. Запахло шерстью. Овцы постукивали копытами, встряхивали мокрыми боками…

В таком соседстве Ядринцеву приходилось ночевать впервые. «Ничего, — подумал он, засыпая под мерное дыхание овец, — главное — мы у цели…»

Утром, захватив с собой лопаты, снова отправились на Хара-Балгусан. Попробовали копать ямы, извлекая из них разные обломки, черепицу… Сомнений уже не оставалось: перед нами лежали руины большого города, некогда грандиозных сооружений. Снова и снова рассматривали гранитные обломки, забирались в отверстия стен, стараясь разгадать их назначение… Вдруг раздался взволнованный голос Смысловского:

— Посмотрите, что я нашел!..

Все кинулись к нему и увидели у ног поручика довольно большой каменный обломок, на котором четко выступало барельефное изображение головы дракона… Откуда она? Было ясно, что это лишь часть какого-то монумента. Но где он, этот монумент? И тут проявили себя монголы, которые прежде никак не выказывали активности. Они заговорили о чем-то оживленно, указывая в сторону ворот, и первыми заспешили туда; прошли с полверсты и остановились у каменной глыбы… Ядринцев обошел вокруг, внимательно разглядывая, и, к неописуемой радости, обнаружил на камне барельефное изображение дракона, которому недоставало головы…

— Миколай Михайлович, побачьте, що это за письмена? — спросил Дуброва, осторожно счищая лопатой с камня грязь. Ядринцеву стало жарко. Он снял шляпу и провел рукою по лицу, словно не веря собственным глазам: на каменной плите были высечены рунические знаки. Да, да, вне всякого сомнения, эти знаки были рунические… Ядринцеву уже приходилось их видеть на енисейских могильниках лет пять назад. А это что? — удивленно разглядывали еще одну надпись. — Нетрудно было определить по начертаниям китайские иероглифы…

— Но тут и еще какие-то знаки! — воскликнул Смысловский. Поначалу думали, что третья надпись монгольская, но переводчик посмотрел и твердо сказал: нет, нет, скорее уйгурская… Трехъязычная надпись?! Ядринцев был взволнован и более, чем кто-либо, сознавал в эту минуту, как близки они к разгадке великой тайны…

Пять дней работали на Хара-Балгусане. Нашли около сорока обломков каменных обелисков, обнаружили извилистое русло, бывшее, по всей видимости, оросительным каналом, зарисовали все, что можно зарисовать, обошли еще раз вокруг осевших, полуразрушенных стен…

На шестой день переправились через Орхон.

Путь еще предстоял долгий.

16

Летом 1890 года Ядринцев был приглашен французским географическим обществом, и он, отложив все дела, отправился в довольно длительный вояж.

«Париж на меня пахнул всем опьяняющим ароматом Европы», — сообщал он друзьям. Пять лет назад он уже приезжал в Париж — и тем интереснее было взглянуть на него сейчас, с порога последнего десятилетия девятнадцатого века.

Николая Михайловича встретил старый знакомый барон де Бай, заметно погрузневший за пять лет, прошедших после первой их встречи, но как и прежде остававшийся истинным парижанином — веселым, энергичным, деятельным.

— О, господин Ядринцев, пять лет — целая вечность! — говорил он, сверкая белозубой улыбкой. — Столько событий за это время… Ну, во-первых, инженер Эйфель построил в Париже новую башню, и я вам обязательно ее покажу… Как вы доехали?

— Прекрасно, мсье де Бай. А во-вторых? — напомнил Ядринцев. — У нас, у русских, если говорят «во-первых», за этим непременно следует «во-вторых…».

— А-а!.. — раскатисто смеялся де Бай, похлопывая гостя по плечу. — Простите, господин Ядринцев, но мы, французы, непоследовательный народ… Во-вторых? — перестал смеяться и даже построжел. — А во-вторых, один русский путешественник сделал великое открытие — нашел загадочный Каракорум… Поздравляю!.. И оставляю вас до завтра, — когда подъехали к отелю, сказал де Бай. — Завтра встреча в обществе. А пока отдыхайте. Здесь вам будет удобно.

Отель был первоклассный и располагался на одной из центральных улиц, близ Авеню д’Опера; с балкона открывалась прекрасная панорама города — дворцы, соборы, бульвары, причудливые переплетения улиц и переулков… Внизу, под балконом, шурша, постукивая и громыхая, катили по асфальту ломовые извозчики, совсем как петербургские или московские, легкие щегольские экипажи, громоздкие омнибусы, переполненные людьми…

Ядринцев умылся, переоделся и спустился вниз. Хотелось тотчас, не откладывая на завтра, пройти по городу, узнавая и как бы вновь открывая для себя полузабытые парижские уголки. Свернув за угол, он пересек улицу и вышел к зданию Оперы, украшенному по фасаду золочеными гениями. Два конных жандарма застыли у подъезда театра; прохожие оглядывали их, как оглядывают картины или скульптурные памятники. Жандармы были невозмутимы, исполнены достоинства, металлические каски на них тускло поблескивали. А к театру уже подкатывали богатые экипажи, стекалась публика… Звучали голоса, женский смех. Из распахнутых окон клуба Беранже доносилась тихая, меланхолическая музыка. Играла флейта. Ядринцев остановился, прислушиваясь. Тонкий, едва уловимый запах сирени витал в воздухе. И этот запах сопровождал его всюду, во все дли пребывания в Париже.

Барон де Бай сдержал слово и на другой день повел его смотреть башню, ажурную, легкую, как бы парящую на трехсотметровой высоте. Башня была построена год назад, и парижане еще не успели к ней привыкнуть…

— Ну, как находит сооружение господин Ядринцев? — спросил де Бай. Ядринцев улыбнулся:

— Вавилонская башня цивилизации.

— О, нет! — воскликнул импульсивный де Бай. — Почему вавилонская? Эйфелева!..

Ядринцев побывал на площади Республики, долго стоял на ней, мысленно представляя, какой была она, эта площадь, девятнадцать лет назад, в теплые весенние дни семьдесят первого года… «Что же, выходит, от французской республики одно название осталось?» — думал он спустя полчаса, отдыхая в уютной беседке Омнибуса, близ фонтана.

Здесь, в Париже, он встретил однажды семью кяхтинского миллионера Лушникова, мать и дочь, приехавших, как они объяснили, свести личное знакомство с портным Вортом. Ядринцев только руками развел, комически закатив глаза:

— Вот русский размах — ехать в Париж за платьем! — И уже серьезно продолжал: — Да ведь в Париже, кроме портного Ворта, есть еще и Доде, и Золя, и Александр Эйфель, башню которого вы, должно быть, уже видели…

— Да, да! — отвечала младшая Лушникова, кокетливо прикладывая тонкую руку к груди. — Мы очень близко видели эту башню… Уж-жасно высокая! Знаете, Николай Михайлович, о чем я подумала: а нельзя ли уговорить инженера Эйфеля поехать в