Ляля. Ты никакая не старая бабушка, Варюсик. Ты – новобрачная. Вы с дедом оба потрясающие. Жаль только, что мы вас под венцом не созерцали. Вот дяде Боре и Леве повезло.

Давыдов. Ну, Лева мало что видел.

Ляля. Это почему?

Давыдов. Объясняю. Но сначала мы выпьем за Варвару. О, вот и Дарья. Значит за Варвару. Я сейчас хочу несколько слов без хохм, правда. Я ведь знаю ваших пращуров не один десяток лет. И моя с Неллей жизнь, и их протекала по соседству. Я, извините, помню и Андрея, и Ленку еще детьми. Только к концу жизни ты можешь с точностью сказать: это мои ближайшие, именно эти настоящие друзья, были и остаются. Проверено многими годами. Надеюсь, что это обоюдно. Я прав, молодожены?

Варя. Прав, Боря, прав.

Давыдов. Вот о чем я хочу сказать: пятьдесят лет – это срок. Понимаю, было всякое, жить с артистом, да еще с таким, как Сергей, с его, скажем прямо, непростым характером, не просто. Прожить пятьдесят лет, родить двух детей, воспитать трех внуков и при этом еще, заметьте, работать в издательстве редактором, я вас заверяю, хорошим редактором, это, я вам доложу, не просто. Всему этому не позавидуешь.

Варя. Брось, Борька, я очень счастливая. Не обижай молодого, смотри, он уже злится.

Черкасский. Почему злюсь? Ни черта я не злюсь. Борис прав.

Давыдов. Все Борисы всегда правы. Говорю как историк, не будем спорить. Так вот, Варя, подобьём бабки: есть дом, есть клан, большой и, в общем, счастливый, насколько я могу судить. Все, слава Богу, живы, вопреки всему. Тьфу, тьфу, не бойтесь, не сглажу. Клан растет, увеличивается, Андрюшка постарался, да и Лена еще молодуха. Густавович в Германии ест хорошие витамины и экологически чистые продукты. Надеюсь, что и молодежь не замедлит сделать вас прадедами. Сергей вовсю играет и вот-вот «Лир».

Черкасский. Боря, не надо. Прошу.

Давыдов. Хорошо, я же не предлагаю пить за будущее. Я исключительно за настоящее, за сегодняшний день, за этот момент. За Варю, она всему голова.

Ляля. За нашу «Санту-Варвару». За тебя, бабушка.

Каждый поздравляет от своего имени.

Черкасский. Борис, ты прав. За тебя, киса. Спасибо тебе за все.

Варвара. И тебе, Сергей.

Давыдов. Горько, горько!

Все подхватывают: Горько, горько!

Давыдов. Так, ребята, стою я в церкви нашей, держу эту тяжеленную дуру над Варькиной головой…

Варвара. Борис, прекрати, не богохульствуй!

Давыдов. Варя, ты же не кликуша. Чтобы снизить общий пафос. Меняю, как это там у вас в театре называется, жанр… Варя, можно?

Варвара Петровна. Можно, только без богохульства и, по возможности, меньше мата.

Давыдов. Попробуем. Итак, держу я эту штуковину весом с лагерную мотыгу, посматриваю на этого нехриста Льва, он тоже еле на ногах держится от усталости, процедура-то долгая. Священник: «Жених, поцелуй свою невесту». Серега наклоняется к Варваре, чтобы поцеловать ее, и я слышу, как та сквозь зубы: «Фу, Сергей, с утра?» А Сережа ей: «Варя, клянусь, это от твоего шафера несет». Тут мой кум, Лев Густавович, за что-то зацепился…

Лев Густавович. У меня ногу свело.

Давыдов. Неважно. Он наклоняется, его диоптрии слетают на каменный пол и вдрызг. Служка или как он, кто он там, кусает себе губы, чтобы не расколоться. Хор, состоящий из трех пенсионеров Большого театра, сбивается и фальшивит немилосердно, словом, полный раскосец. Наш переделкинский отец Никодим, бывший осведомитель нашего славного КГБ, пытается навести порядок и вдруг говорит: «Товарищи, товарищи, успокойтесь, вы же не дети, в самом деле». Меня уже трясет от хохота. Тогда он мне: «Господин Давыдов, вы не в Переделкинской пивной». Я ему чуть не ляпнул: «Простите, гражданин начальник», но сдержался и говорю: «Простите, святой отец» (пауза). Наконец наши поцеловались, засим церемония закончилась. А посему еще раз «горько», «горько», по стакану и стелиться.

Варвара Петровна. Борька, я тебе этого никогда не прощу. И не надирайся, еще сладкий стол впереди.

Давыдов. На хрена мне ваш сладкий стол, когда такая закусь? И вообще, включите музыку какую-нибудь, а то я еще лагерные частушки начну. Вон наш фриц заскучал.

Штроссе. Герман, господин Давыдов, Герман Штроссе (это по-немецки).

Давыдов. Густавыч, мать твою, ты ему переводишь или не переводишь, в конце концов?

Лев Густавович. Ваш фольклор практически непереводим, Борис, но я пытаюсь.

Штроссе (по-немецки). О чем он?

Лев Густавович (по-немецки или по-английски). Все о’кей, Герман, он шутит над собой, к вам это не относится.

Штроссе (по-английски). Нет, очень интересно, он очень колоритен.

Лев Густавович. Потом переведу. (По-русски.) Ляля, включи музыку, в самом деле. Потанцуем, что ли?

Ляля. Сей момент, дядя. (Это она говорит по-немецки или по-английски.)

Гудок факса.

Варвара Петровна. Факс. Примите кто-нибудь.

Виктор (он стоял неподалеку). Я приму, ба.

Музыка танго.

Штроссе (обращаясь к Амалии по-английски). Разрешите, Ляля.

Ляля. Пожалуйста. (Танцует.)

Лев Густавович танцует с Леной, женой.

Черкасский. Ну, Варя, вспомни молодость.

Варвара. Сейчас, Сережа, минутку. Витя, это не от папы?

Виктор. Нет, бабушка, это мне. Приятель один. (Он отходит в сторону, перечитывает факс, прислоняется к стене, засовывает факс в карман. Начинает подниматься на костылях по лестнице.) Дарья.

Дарья. Что, тебе нехорошо?

Виктор. Да, голова немного не того. Помоги наверх подняться.

Дарья. Я тебе сейчас лекарство дам?

Виктор. Спасибо, Дашка.

Они поднимаются наверх. Танго продолжается.

Штроссе (Ляле по-английски). Ну, вы обдумали?

Ляля. Да, Герман. Я скажу Льву, он вам переведет, я боюсь быть неточной.

Штроссе. Я вас люблю, я говорю это не шутя, у меня очень серьезные намерения.

Ляля. Хорошо, хорошо, Герман. (По-немецки.) Так, дамы меняют кавалеров.

Пары меняются местами.

Ляля теперь танцует с Львом Густавовичем.

Ляля. Лева, давай объясни мне про него.