Затемнение.

Сцена четвертая

И снова комната Виктора.

Елена. Господи, господи, за что это все нам? Ужас, кошмар какой-то. Да, будь я проклята, будь проклят тот день. Ах!

Виктор. Ты сама из меня клещами тащила? Не убивайся. Все мы в этой истории хороши. Все трое, Лена. Я особенно.

Лена. Эх, Витя, Витя, Витя. Только бы старики ничего не узнали, это их доконает. Про твоего отца я и не говорю, с его-то характером. Сын – гей, сестра – проститутка. Ужас, Витька, попали мы.

Виктор. Надеюсь, ни черта не узнают. Я же следователю не раскалываюсь. Просто избивали: кто, понятия не имею, за что, понятия не имею. На этого, Дина, они вряд ли выйдут. Как? Что они, Шерлоки Холмсы, что ли?

Лена. Когда им надо, выйдут, особенно если сверху давят. Он же в этом твоем клубе завсегдатай. Его там с тобой видели и, как ты говоришь, не раз.

Виктор. Если выйдут, хотя не верю, ему тоже нет смысла рот открывать. Это же верная статья: заказ на сына генерала из Чечни.

Лена. Из Генштаба.

Виктор. Тем более.

Лена. Какой-то сюр, и все в один день: венчание это, отъезд наш, бумеранг, этот самый, родственник.

Виктор. Можно сказать, двойной родственник, ma tant. Почти инцест, так сплелось. «Сапоги всмятку». Все смешалось в доме Оболенских, как дед говорит (пауза). Знаешь, сегодня сон видел, как всегда во сне все логично, пока его смотришь: сначала бывший дедов приятель, театровед, а дальше все запуталось. Он, театровед этот, мне наяву все подарки дарил. Добрый такой, интеллигент: «Какой внук у тебя, Сергей Андреевич, это что-то, ну просто с картины Рафаэля…» и всякое в таком стиле. И один раз, под сильными парами, это уже потом было, мне четырнадцать, что ли, стукнуло, он поддатый был, да и я в тот вечер попробовал для интереса…

Лена. Ты?

Виктор. Первый и последний раз в жизни. Так вот, он попросил меня проводить его до электрички, уже темно было, ну словом, понятно. Так это началось. Я, честно говоря, и раньше-то на девочек не глядел и рассказы «про это» меня мало волновали, даже раздражали, а уж после, в общем, понятно. Сегодня сон: театровед этот, покойный, потом почему-то ты с этим Дином, потом я уже почему-то, в военной форме, с отцом в Чечне. Сидим у костра и какие-то чучмеки почему-то поют мою песню на стихи Мандельштама. Ну ту, помнишь? «Я больше не ревную, но я тебя хочу». Бред какой-то, и так красиво поют. Идиотизм. Отец говорит: «Ну видишь, сын, как в Чечне здорово, а ты со мной ехать не хотел. Как твою музыку чеченцы поют? Отслужишь, сын, поступай в Гнесинское, на композиторское. У тебя получится». И я, знаешь, ma tant, как это только во сне бывает, такой большой аккорд, что все у меня получится, что отец прав и что все в ажуре. Прости, нет ничего скучнее и бессмысленнее, чем выслушивать рассказы про чужие сны. Ладно, давай подпорки, надо расходиться.

Лена дает ему костыли, поддерживает Виктора, потом утыкается ему головой в плечо.

Виктор. Спокуха, ma tant, спокуха. Прорвемся штыками, а Железняка, блин, оставим в степи. Show must go on.

Звучит музыка Фредди Меркьюри.

Сцена заключительная, пятая

Праздничный стол.

За столом Черкасский, Варвара, Даша, Виктор, Ляля, Елена, Лев Густавович, немец, господин Герман Штроссе.

Тамадой Борис Михайлович Давыдов.

Давыдов. Прошу с тамадой не спорить. Пьем за Варвару. За бабушку трех внуков.

Ляля. Почти четырех.

Давыдов. Правильно. Мать двоих детей.

Ляля. Кто сказал «мать» при новобрачных?

Давыдов. Я продолжаю. Бабушка, мать, затем невеста и теперь законная жена главы мафии Черкасских. Всячески достойна, чтобы мы выпили за нее. Лев Густавович, прошу, переведи мой спич этому немцу из дружественной нам европейской страны, а то он сидит без понятия, обидится еще и перестанет финансировать твой гениальный проект.

Лев Густавович. Он притерпелся к нашей манере трепаться при нем по-русски и ничего не понимать.

Ляля. А к этому можно притерпеться, дядя Лева?

Лев Густавович. Если вдруг захочешь, на своем опыте убедишься, Ляля.

Варвара. Что значит на своем опыте, Ляля?

Ляля. Успокойся, Варик-Варварик, потом, потом, grand– maman.

Давыдов. Никакая она тебе не grand-maman, блин. Она новоиспеченный, свежий блин, только что из-под венца. Так, все заткнулись или я слагаю с себя обязанности и ухожу в отставку. Проверенным путем двух граненых стаканов, запиваемых кружкой их прекрасного фашистского пива.

Штроссе (по-немецки). Лев, он что-то о фашизме?

Давыдов. И этот перебивает. Мне только этого фрица не хватало.

Штроссе (по-немецки). Я не Фриц, а Герман, Герман Штроссе.

Давыдов. Лева, объясни ему, а то и впрямь обидится. Взялся переводить синхронно, так переводи. А ты, Лялька, учи язык.

Ляля. Я быстро зашпрехаю, когда понадобится.

Дарья. Есть такой путь зашпрехать, через подушку, двоюродная. Нет, кроме шуток. Интенсивное изучение с реальным результатом. Только в двух случаях: или в тюрьме, в общей камере с аборигенами, или через подушку.

Ляля. Добрая у меня кузина, a, ma tant?

Елена. Даша, Ляля права. Извинись.

Лев Густавович. Что с тобой, дочка? Это на тебя не похоже.

Дарья (по-английски к Ляле). I am sorry, сестра. Предки правы. Серьезно, Ляля, извини.

Ляля. Извиняю, кузина, тем более что твой совет весьма дельный. Поскольку тюрьму я отметаю…

Дарья. От тюрьмы и от сумы…

Лев Густавович. Дарья, что с тобой? Я не узнаю тебя. Ты как-то изменилась.

Дарья. Многое изменилось, папочка, за это время, и я, дорогой, не убереглась. Извини, Ляля. Извините меня. Дед, бабуля, вы особенно. Вот дура, весь праздник порчу (плачет). Все, сейчас вернусь. Продолжайте, дядя Боря. Сейчас вернусь. Рожу помою и вернусь. Вот дура, весь праздник порчу (плачет). Все, все, сейчас вернусь. (Целует деда, убегает.)

Ляля. Правда, что это с ней?

Черкасский. Понятно что. Отец с матерью надолго уезжают.

Ляля. В конце концов, она сама на днях за кордон.

Варвара Петровна. У Даши есть сердце, Ляля.

Ляля. А у кого его нет, бабушка? «В каждой избушке свои погремушки», Варюсик.

Варвара Петровна. Ну, прости меня, Лялик. Ты же мой любимый Лялик, и все это знают. Прости свою старую бабушку.