Однажды, когда смельчаки капитана Михалиса ввязались в бой с турецким отрядом, Эррико был вместе с ними. Он бежал со всеми по крутому склону в долину и, безоружный, то и дело выкрикивал:

– По туркам – огонь, капитан Ахиллес!

Приостановится, достанет из кармана бумагу, карандаш и что-то записывает. Когда стемнело, турки обратились в бегство, а греки, нагрузившись трофеями, полезли опять на гору. Один дикий критянин, очень полюбивший доброго Кукареку, подбежал к нему и преподнес в подарок голову турка. Он держал голову за волосы, и кровь капала на башмаки европейца. Увидев это, Эррико дико взвизгнул и без чувств рухнул на землю. Местные принялись хохотать. Пришлось вылить на него ведро воды. Подошел капитан Михалис и начал их бранить:

– Вы что, думаете, все такие звери, как мы?! Чтоб таких шуток больше не было! – Затем приказал Фурогатосу, – возьми на закорки и неси на гору!

– А что глиняному горшку делать средь чугунных котлов? – отозвался критянин, принесший подарок. – Я хотел его порадовать, а он бабой оказался! – Давясь от хохота, критянин пошел вперед, размахивая отрубленной головой.

С того дня у Кукареку началась лихорадка. Он весь пожелтел и не мог поднести ко рту кусок мяса. По ночам его мучили кошмары. Жизнь с «древними греками» стала ему нестерпима, и он решил уходить. Однажды хмурым дождливым утром подошел к капитану Михалису прощаться.

– Прости меня, капитан Ахиллес, хороши, конечно, древние греки, но уж очень суровы. Я – профессор, то есть учитель, бумажная душа, одним словом… А вы из плоти и крови… Не могу больше… Прощай! На вот, возьми на память. – Снял с себя бинокль на длинном ремешке и повесил на шею капитану Михалису. – Ты как-никак капитан, должен видеть дальше своих молодцов!

И вот теперь капитан Михалис рассматривал долину в этот бинокль. За пеленой дыма в сожженных деревнях он, казалось, видел фески – будто новые полчища турок подходят из Мегалокастро и готовятся штурмовать гору.

– Вон сколько, как собак нерезаных! – пробормотал он. – И место здесь узкое, и силы неравны… А капитан Поликсингис что-то запаздывает… Надо бы снова послать к нему гонца.

В то мгновение, когда он опустил бинокль и хотел пойти посмотреть, не вернулся ли с побережья Вендузос, перед ним словно из-под земли вырос Митрос в своей фустанелле.

– Привет, капитан! Я с корабля капитана Стефаниса! – Он вытащил письмо и вручил ему.

– Рад тебя видеть, молодец, – сказал капитан Михалис и пожал ему руку. – Иди к моим ребятам, пока я прочитаю письмо.

Он торопливо разорвал конверт. Внутри было письмо и еще какой-то клочок бумаги. Капитан Михалис узнал руку сына, и его мрачное лицо на мгновение прояснилось. «Я, Трасаки, посылаю тебе привет и записываю дедушкины слова: „Прочитай письмо и поступай так, как велит тебе совесть. Нет у нас никакой надежды. И в этот раз мы сражаемся напрасно. Потому спроси совета у своего сердца и решай, как быть“».

Капитан Михалис нахмурил брови. Верхняя губа у него приподнялась, и из-под нее показался клык.

– Беда будет, великая беда, если я начну спрашивать свое сердце! – прорычал он. – Весь мир тогда взлетит на воздух!

Он развернул письмо племянника и начал читать. То и дело останавливался, глухо стонал, скрипел зубами и снова принимался за чтение, как будто взбираясь на отвесную скалу. Закончив, разорвал письмо на мелкие части и сжег их.

– Об этом должен знать только я, и больше никто! – сказал капитан Михалис и развеял пепел по ветру. – Нет, говорит, никакой надежды! Мать слаба, европейцы подлюги, критяне слишком малочисленны… Нет, больше я не уйду со своего поста, пусть сам Господь Бог спустится с небес и прикажет: «Сдавайся!» – я не сдамся!

Он опять посмотрел в бинокль. Из ущелья выползали целые тучи красных фесок. Паша поклялся выбросить отряд капитана Михалиса из орлиного гнезда, в котором он укрепился. Усталый, израненный Крит постепенно успокаивался. Ружейные выстрелы раздавались все реже. Только немногие упрямые смельчаки все еще не хотели сдаваться. Султан, услышав об этом, послал на остров корабль цепей и приказал схватить всех повстанцев, заковать им руки и ноги, а потом отправить в Стамбул. «Иначе пускай паша надевает эти цепи на себя».

У паши кровь застыла в жилах, когда ему передали приказ. Он решил расстаться со спокойной жизнью в Мегалокастро и во главе войска двинуться на неприступный лагерь этого гяура. Митрополит узнал об этом и послал к капитану Михалису гонца: «Беги! Садись на баркас и беги! Паша дал клятву изловить тебя!» Но капитан Михалис заупрямился: «Нет, никуда я не побегу! Большой грех на моей душе. Ни днем, ни ночью не выходит у меня из головы горящий монастырь. Я виноват и должен искупить свою вину! Даже если все сбегут, я останусь здесь, на этой скале, и в случае чего сам сожгу себя. Оболью керосином голову, одежду и погибну, как монастырь Господа нашего Иисуса Христа!»

Он смотрел в бинокль на долину, покрасневшую от фесок, видел на горных склонах христианские деревни, охваченные языками пламени. Прислушивался: ветер доносил до него звуки труб, барабанов и выкрики дервишей.

– Запаздывает что-то Поликсингис, – повторил он, в который раз всматриваясь в горные переходы и расселины. – Но он придет, он же дал слово. Сейчас война, а на войне я ему доверяю!

В тот страшный миг, когда вонзил он кинжал в грудь черкешенки, капитан Михалис почувствовал, что прежней вражды к Поликсингису уже нет в его душе. Он уже мог думать о нем спокойно, даже с состраданием. А отчаянные вопли Поликсингиса еще долго слышали люди по ночам. Много дней подряд друзья удерживали его от самоубийства. Он облачился в траур, а в сражениях бросался теперь, не разбирая, в самую гущу – искал смерти. Капитан Поликсингис был уверен, что его Эмине убили турки, чтобы помешать ей перейти в христианскую веру, и поклялся возвести башню из трупов мусульман у нее на могиле.

Капитан Михалис вдруг услышал радостные выкрики и цокот подков. Прыгая с камня на камень, он спустился на плоскогорье и здесь увидел Вендузоса с десятком смельчаков, доставивших оружие и продовольствие. Все бросились снимать поклажу с мулов. Разожгли костер, начали готовить еду. Ведь уже несколько дней повстанцы грызли только черствый хлеб. Припасы переносили во времянку капитана и складывали там.

– Слава матери Греции! – выкрикнул Вендузос, разряжая пистолет в воздух. – Слава несчастной матери, которая сама голодает, а нам еду шлет!

– Вендузос, не переводи пули! – строго сказал капитан. – Подойди-ка сюда, ты мне нужен!

Лирник подошел. Капитан стал что-то говорить ему на ухо. Вендузос слушал внимательно, привстав на цыпочки, готовый в любую минуту броситься куда угодно по первому знаку капитана.

– Понял, Вендузос? Это очень важно. Но смотри по дороге туда не напорись на засаду. Если тебя убьют на обратном пути – ничего страшного.

– Не надейся, капитан, – засмеялся Вендузос. – Ни по дороге туда, ни по дороге обратно пуля меня не зацепит! Клянусь пресвятой девой Амбелиотиссой, мне суждено на этом свете опустошить еще не одну бочку вина!