я просто в отчаяние прихожу, я теряю надежду. Нет, действительно теряю. Слава богу, пока у меня еще есть мои «Броди Бойз», но они последние из старой команды моего судна. После них, полагаю, мне останутся только поля асфоделей или, проще говоря, пенсия. Или же придется мириться и с современными столами из пластика, и с компьютерными классами, и с хорошенькими девочками вроде этой Эммы.

Примерно так я и сказал Ла Бакфаст, когда она, как обычно, заглянула ко мне после школы.

– Все-таки вид у вас, Рой, по-прежнему нездоровый, – сказала она, заваривая чай. Не травяной, слава всем богам, а декафеинизированный «Тетли» в пакетиках. Впрочем, в чашку она добавила вполне декадентскую порцию обезжиренного молока.

– Возможно, но вы приносите с собой солнечный свет, – галантно ответил я и, усевшись в любимое кресло, стал пить приготовленный ею чай. Я был полностью готов выслушать очередной рассказ из моей «тысячи и одной ночи».

Глава вторая

29 июля 1989 года

Я помню то лето примерно так же, как помню и некоторые эпизоды из моего детства. Ничто не казалось достаточно реальным, хоть и было вполне реальным; а все, казавшееся реальным, было всего лишь воображаемым. Мои мысли были похожи на коробку с разрозненными деталями пазла – пестрыми кусочками, которые так и тянет соединить друг с другом, только они почему-то никогда друг с другом не соединяются. Мой грипп – если это вообще был грипп – к концу июля почти прошел, и я вернулась к тому, что считала своим, можно сказать, нормальным состоянием.

Вот только нормальным оно не было – моя жизнь давно уже превратилась в последовательность сцен некоего спектакля, страдающего плоховатым освещением. Я смотрела словно из-за кулис, как Доминик и Эмили продолжают строить планы нашей свадьбы, и время от времени могла даже им улыбнуться и сказать что-нибудь одобрительное. Я вообще старалась выглядеть счастливой. Чисто внешне казалось, что я в полном порядке, и Доминик без конца меня фотографировал. Вот я в саду в желтом сарафане и темных очках; или с Эмили, когда мы балуемся с поливальной установкой. На этих снимках я выгляжу прямо-таки убедительно счастливой – лицо свежее, ну просто лик юности и красоты! Но подо всем этим – как в глубине темного сливного отверстия – скрывались даже не печальные воспоминания, а мучительные сомнения; уходящая глубоко в землю открытая скважина, из округлого отверстия которой на меня словно постоянно смотрел глаз жуткого чудовища.

Доминик назначил день нашего бракосочетания на 28 августа. Это означало, что мы должны были успеть до начала нового учебного года не только отпраздновать свадьбу, но и насладиться коротеньким «медовым месяцем». Все приготовления к предстоящему событию Доминик взял на себя, я лишь следовала его указаниям, точно сонный ребенок, готовый в любую минуту лечь спать, но все же совершающий все необходимые действия, не требующие от него ничего, кроме покорности.

– Итак, это будет всего лишь краткая церемония. Ничего особенного. И никакого излишнего великолепия, – говорил Дом. – При регистрации будет присутствовать только наша «банда», а потом мы все поедем в паб, где и состоится само празднество. Свадебный торт мы попросим испечь Эстеллу. А мама просто умирает от желания сшить тебе свадебное платье.

– Ох, – мне даже мысль о свадебном платье в голову не приходила, – может, я лучше просто надену какое-нибудь нормальное красивое платьице? Такое, чтобы его и потом можно было носить?

– Но не можешь же ты обойтись без свадебного платья? – Доминик был искренне удивлен. – Нет уж, так нельзя. Мама еще со времен нашей помолвки мечтает о свадебном платье. А шьет она действительно очень хорошо. И сразу поймет, что подойдет тебе лучше всего.

В общем, и этот вопрос был решен. Договорились, что платье будет бледно-кремовым. Эмили будет идти впереди и рассыпать передо мной цветы, а следом за мной – сестры Доминика, они же подружки невесты, в персиковых платьях, как на свадьбе королевы Виктории. Вскоре мать Доминика пригласила нас на ланч, сказав, что после него будет примерка платья.

– Как бы тебе, мам, не пришлось это платье на целый размер увеличивать, когда Бекс все это съест, – усмехнулся Доминик, увидев заставленный кушаньями стол.

– Ничего, ей не вредно и немного мяса на костях нарастить, – возразила Блоссом, накладывая мне на и без того уже полную тарелку и цыпленка, и креветок, и рис.

У Блоссом была специальная швейная комнатка, некогда служившая спальней, но теперь битком набитая рулонами ткани, коробками с кружевами и мотками разноцветной шерсти, а на рабочем столе стояли рядышком две швейные машинки. Возле двери высился портновский манекен.

– Да, заодно захватите с собой кое-какие старые вещи Доминика, – сказала мне Блоссом. – Я их все в коробки сложила, чтобы место освободить. – И она указала на три картонные коробки, стоявшие под дверью. – Я давно собиралась вещи разобрать и чистку устроить, – продолжала Блоссом, – а потом подумала, что, может, тебе интересно будет во всем этом порыться, узнать, каким был Доминик в детстве. Я, наверно, кажусь тебе чересчур сентиментальной, дорогая, – и она перевела взгляд на стену, увешанную фамильными фотографиями в рамках, а я издала некий невнятный звук, который, надеюсь, она восприняла как одобрительный возглас. – И, разумеется, все эти платья, – она указала на чей-то портрет, – тоже я сшила. Вот здесь Виктория в моем платье, а здесь – Майра и Эстелла. – Она улыбнулась и обняла меня рукой за голые плечи. – Я шила свадебные платья для всех моих девочек! – с гордостью сообщила она. – Это же просто неприлично, сколько такие платья стоят в магазине для новобрачных! По-моему, если уж начинаешь семейную жизнь, так нужно приберегать деньги, а не тратить их впустую.

Я сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Уже не впервые Блоссом давала мне понять, как именно мне следует начинать семейную жизнь. Интересно, что там ей наобещал Доминик? Неужели все-таки дал ей основания поверить в то, что я вскоре оставлю работу в школе?

Но Блоссом уже снова вернулась к теме свадебного платья:

– Давай, дорогая, снимай свои джинсы и топ, я тебя обмерю, а потом мы взглянем на ткани.

Оказалось, что ткань для моего свадебного платья уже куплена: это был чудесный шелк-сырец почти белого цвета. Блоссом ловко обернула меня куском этого шелка, восхищенно прищелкивая языком и кивая в такт собственным мыслям.

– Мне сразу показалось, что тебе подойдет что-нибудь простое, в классическом стиле. Обнаженные руки. Длина, возможно, три четверти…

Я позволила ей сколько угодно вертеть меня и обертывать. Чувствуя себя бабочкой в коконе, я лишь время от времени улыбалась и старалась говорить именно то, чего Блоссом от меня и ожидала, хотя сама ни особой радости, ни простого любопытства не испытывала.