заброшенной ветке железной дороги мимо Перечницы, после чего двухмильная гаревая дорожка привела меня прямиком к школе «Король Генрих». Давно, очень давно не ходила я по этой дороге, и призраки моего детства – призраки Конрада и его приятелей – словно шли со мною рядом. Эта дорога явно перестала быть популярной. Тропа стала у́же, а зеленые изгороди – выше и гуще. Островки розового кипрея уже отцвели; их семена, похожие на хлопья снега, пятнами собирались на выкошенных участках. Поля асфоделей, вспомнилось мне, что тянутся вдоль дороги, ведущей в Царство Мертвых.

Мне всегда казалось, что асфодель – это некая разновидность лилии. На самом деле, Рой, как вы, наверное, знаете, это растение относится скорее к нарциссам, к тем бледным печальным цветам, что во множестве произрастают на бескрайних просторах Царства Мертвых. И я вдруг подумала: а ведь тропа, что тянется вдоль полотна железной дороги, – это, безусловно, одна из дорог, ведущих в Аид; все здесь пребывает в запустении, все отдано на откуп кипрею, который уже не раз обсеменился и упорно продолжает размножаться и плести свои сети.

Ничего удивительного, что все там выглядело совершенно заброшенным. С тех пор как еще в начале семидесятых вход в железнодорожный туннель окончательно заблокировали, эти места крайне редко посещали даже энтузиасты, любители старых железных дорог, чтобы сфотографироваться на фоне этого жутковатого пейзажа. Перечница совершенно заросла вьюнками и стала еще больше похожа на замок из волшебной сказки, в котором, вполне возможно, все еще спит принцесса, ожидая, когда же за ней приедет ее принц.

Глупости. Нет там никакой принцессы. Все, что там внутри, давно мертво.

Однако само здание мертвым не выглядело. Вокруг него заросли кипрея стали еще гуще, и над ними в сонном летнем воздухе вились целые облака семян. Я остановилась, прислушалась, и мне показалось, что там, на том конце вентиляционной шахты, кто-то дышит – словно спит в полной темноте, ожидая своего часа. Кто же там может спать? И я вспомнила о том десятилетнем мальчишке по прозвищу Дверовой и о других работягах из «Копей Смартуэйта», которые в 1912 году спустились под землю и больше никогда на поверхности не появлялись. Конрад часто рассказывал мне эту историю; говорил, что люди в Молбри еще долго, почти целую неделю, слышали их голоса, умоляющие, зовущие и постепенно, один за другим затихавшие. Ведь и мой брат, подумала я, тоже давным-давно мертв, однако постоянно присутствует в наших жизнях; вот и мистер Смолфейс сумел вернуться и теперь пугает и преследует мою шестилетнюю дочь.

Ничего там нет. Нет там никаких призраков! – сказала я себе.

А Перечница по-прежнему высилась передо мной и, казалось, усмехалась в облаке семян, пронизанном солнечным светом.

– Нет там никаких призраков! – крикнула я. – Конрад мертв! Он никогда не вернется.

И тут из глубин Перечницы вдруг донесся глухой стук.

Крысы, решила я. Там, должно быть, полно крыс. Я вспомнила, какая огромная гора мусора собралась в туннеле, достигая своей вершиной выхода из вентиляционного люка. Вот где крысам раздолье. Там их, должно быть, тысячи, и все они угодили в ловушку, ибо теперь не имеют возможности выбраться…

В высокой траве возле отдушины послышалось шуршание, затем словно кто-то шарахнулся и отбежал в сторону, но с таким громким топотом, что его никак не могла произвести обыкновенная крыса. У меня перехватило дыхание, сердце болезненно сжалось, и я стала медленно отступать от вентиляционной шахты.

В траве снова кто-то шарахнулся, поднимая облачка легких семян, а потом стал быстро приближаться ко мне, с какой-то нервной торопливостью раздвигая перистые стебли кипрея. В воздухе, и без того наполненном цветочной пыльцой и еще какими-то летучими частицами, вдруг замелькали крупные, почти белые хлопья – это было похоже на новогоднюю игрушку с заснеженным домиком внутри, которую нужно встряхнуть, и тогда пойдет снег. Все это неожиданно пробудило мои детские воспоминания – слепящий свет, льющийся откуда-то с потолка, звук чего-то тяжелого, движущегося по голым доскам у меня над головой. Нет там никаких призраков! – твердила я себе, но все же не верила этому. В конце концов, что еще могла я встретить на пути, ведущем в Асфодель?

Я снова попятилась и стала потихоньку отступать, но то существо – кто бы это ни был – двигалось гораздо быстрее, и я, охваченная паникой, споткнулась и рухнула прямо в заросли крапивы. Пронзительно вскрикнув, я закрыла глаза, успев заметить, что загадочное существо ринулось прямо на меня…

Затем я вдруг услышала лай и, открыв глаза, увидела коричневого джек-рассел-терьера. Пес стоял на дорожке и лаял, махая обрубком хвоста. Волна облегчения омыла мою душу. Собака. Это была всего лишь собака!

И я начала подниматься с земли. Мои голые руки были сплошь покрыты волдырями от крапивных ожогов. На тропинке показался какой-то мужчина в коричневом твидовом пиджаке и с поводком в руках.

– С вами все в порядке? – спросил он, и мне почудилось, будто голос его плывет ко мне сквозь плывущие облака семян. – Пес просто немного возбужден, но он не кусается.

Я быстренько встала и принялась отряхивать перепачканные ладони. Голос этого человека был мне явно знаком, но в тот момент я никак не могла понять, откуда я могу его знать. Он подошел чуть ближе, и я увидела его лицо, освещенное солнцем. Лицо было тоже очень знакомое, а вот выражение заботы и беспокойства на нем было совершенно непривычным. Я, видимо, потому не сразу его и узнала; уж больно я привыкла видеть этого человека вечно сердитым, в офисном костюме и академической мантии; но теперь я видела его совершенно ясно.

Это был Скунс.

Глава четвертая

(Классическая школа для мальчиков) «Сент-Освальдз», академия, Михайлов триместр, 29 сентября 2006 года

Конечно, я помню, что у старины Скунса была собака. Вообще-то собака принадлежала его матери, но старушке становилось все труднее управляться с шустрым песиком, так что выгуливал его всегда Эрик. Я помню, что он всегда называл его «Пес», хотя его мать дала ему кличку Бисквит. Возможно, старина Скунс считал ниже своего достоинства, гуляя с собакой и спустив ее с поводка, кричать: «Бисквит! Бисквит!» Разумеется, того пса давно уже нет, но рассказ Ла Бакфаст о том, как она встретилась со Скунсом возле заброшенной железнодорожной ветки, неожиданно меня тронул. (Скорее всего, он, гуляя с собакой, добрался туда через игровые поля «Сент-Освальдз» и примыкавший к ним пустырь, заросший дикими травами.) Во время ее рассказа я прямо-таки видел перед собой Эрика; он был в своем старом твидовом пиджаке и, по всей вероятности, с палкой, а его обычная скованность оказалась несколько смягчена солнечным светом и одиночеством. А ведь в нем действительно было нечто мягкое, уязвимое,