Продолжая экскурсию, генерал объяснил, зачем он снова привез Марка в лабораторию. Их беспокоили побочные воздействия высоколетучих химикатов, и требовалось найти подрядчика, который установил бы им аппараты по очистке воздуха.

— Я рад слышать, что вас так заботит охрана окружающей среды, — сказал Марк.

Его другу эта шутка понравилась, кажется, даже больше шутки о патриотизме.

— Нашим техникам мы должны создавать лучшие условия для работы, — ответил генерал. — В конце концов, они занимаются важными исследованиями в области ветеринарии.

И как бы для того, чтобы нагляднее проиллюстрировать сказанное, на обратном пути к машине провел Марка мимо псарни. Их беседу заглушил вой гончих, на которых собирались испытывать действие нервно-паралитического газа. Ближайшие мусорные контейнеры были доверху завалены трупами их предшественников.

Май 1987 г.

Марку не пришлось долго искать эти воздухоочистители. Он отправился к пожилому немецкому промышленнику, уже поставлявшему оборудование в лабораторию Салман-Пака и доказавшему свою надежность и расторопность. Марку всегда нравилось приезжать к нему в поместье в долине Рейна, где контракты подписывались в величественном кабинете под большим портретом Гитлера в золоченой раме, а чай подавала красивая и юная дочь хозяина. Сегодня же, в знак особого расположения, Марку предложили дополнительное развлечение: промышленник отомкнул шкафчик, в котором стоял старый катушечный магнитофон, подключенный к динамику в радиоле 1930-х годов. Потом включил пленку, и Марк услышал знакомый голос: следующие десять минут изо всех эркеров кабинета, понад летними лужайками, до самого берега искрившейся на солнце реки разносился рев самого фюрера, переполненного ораторским запалом.

— Я до сих пор помню, как впервые услышал эту речь, — вымолвил промышленник, когда пленка закончилась, — Сидел на маминой кухне. Все окна открыты. Свет падает на стол. Воздух так и звенит от энергии и надежды. Сказочное было время. Что ж… можно ведь старику время от времени потосковать немного о молодости, нет? Некоторым достаточно банального романтического стишка или сентиментальной песенки. А для меня таким навсегда останется этот изумительный голос. — Хозяин закрыл дверцу и тщательно замкнул шкафчик. — Саддам Хусейн — хороший человек, — сказал он. — С ним я снова чувствую себя молодым. Помогать ему — большая честь. Полагаю, вы этого все равно не поймете: вы родились в эпоху, когда принципы перестали что-либо значить.

— Если на этом наши деловые переговоры окончены, герр…

— Вы для меня загадка, мистер Уиншоу. Для меня и для многих других, служивших рейху. Кому ваше имя было известно еще до того, как вы появились у нас на пороге.

Марк поднялся и взял свой дипломат. Похоже, тема, затронутая хозяином, его совершенно не интересовала.

— Я отлично знаю, что Саддам Хусейн изготовляет в своих так называемых исследовательских лабораториях. И мне известно, что первой его мишенью станет Израиль. Разумеется, именно поэтому я его и поддерживаю. Он возобновит тот очистительный процесс, который нам так и не дали завершить. Вы понимаете, о чем я, мистер Уиншоу?

— Я взял себе за правило, — ответил Марк, — никогда не интересоваться применением того, что…

— Бросьте, скромность тут ни к чему. Вы — квалифицированный инженер. Инженер-химик. Мне прекрасно известно, что вы помогали одной из наших крупнейших фирм поставлять Ираку в больших количествах „циклон-Б“. Успех очистительного процесса, о котором я говорил, зависит как раз от свободной циркуляции такого товара на рынке, однако наши собственные законы, сдерживаемые абсурдными международными обязательствами, запрещают нам их экспортировать. Поэтому по иронии судьбы наши идеалы осталось поддерживать только таким, как вы, — вольным стрелкам. — Он подождал реакции Марка, но не дождался. — Вы ведь знаете, где производится „циклон-Б“?

— Разумеется. — Марк бывал на заводе много раз.

— Знакомы ли вы с историей этого предприятия? В тысяча девятьсот сорок втором году его чуть было не уничтожили бомбардировщики союзников. С секретным заданием разведать местность британцы отправили туда один самолет, но „люфтваффе“ были предупреждены заранее, и несчастного пилота сбили вместе со всем его экипажем. Вам это ни о чем не говорит?

— Боюсь, что нет. Вы забываете, что это произошло очень давно. Еще до моего рождения.

Какую-то минуту старик пристально смотрел на него, затем дернул витой шнурок у двери.

— Что верно, то верно, мистер Уиншоу. Но, как я уже сказал, вы для меня остаетесь загадкой. — Когда Марк выходил, хозяин добавил: — Моя дочь, если вы желаете ее видеть, сейчас находится в библиотеке.

Декабрь 1961 г.

Для матери своей Марк давно уже стал загадкой, решение которой не дало бы ровным счетом ничего; потому она и не возмущалась, когда он сообщил — через несколько недель после свершившегося факта, — что решил бросить юриспруденцию и пойти изучать химию. Письмо, в котором он излагал эту новость, было одним из его последних писем ей. Стало бессмысленно поддерживать видимость того, что матери с сыном есть о чем поговорить; а еще через два года между ними пролегло и физическое расстояние, усугубившее пропасть непонимания и безразличия.

Приглашение на полувековой юбилей Мортимера дало Милдред редкую возможность взглянуть на благополучную жизнь семейства Уиншоу изнутри. Семья, казалось, забыла о ней на все долгие годы ее вдовства и никакой финансовой помощи — если не считать оплаты школьного и университетского образования Марка — не предлагала. Сама приближаясь к пятидесятилетию, Милдред по-прежнему пыталась прожить на умеренное жалованье секретарши американского виноторговца, базировавшегося в Лондоне. Однажды он объявил ей о своем намерении свернуть бизнес и переехать назад во Флориду, и Милдред уже мысленно покорилась необходимости провести несколько мрачных недель в очередях агентств по найму, когда торговец поразил ее вопросом: не согласится ли она поехать в Америку вместе с ним — но уже не как секретарша, а как супруга? На то, чтобы оправиться от шока, ей потребовалось три дня, после чего она приняла его предложение.

Они мирно жили в бунгало на морском берегу под Сарасотой, пока оба тихо-мирно не скончались зимой 1986 года с интервалом в два месяца. Уехав из Англии, Милдред с сыном больше никогда не разговаривала. Последняя беседа у них состоялась за ланчем в Оксфорде, но даже тогда обоим было трудно общаться друг с другом цивилизованно. Закончилось все тем, что она обвинила сына в том, что он ее презирает.

— „Презрение“ — довольно сильное слово, — ответил Марк. — Я просто не вижу никакого смысла в том, как ты живешь.

Она довольно часто потом вспоминала его реплику — возможно, сидя с мужем на веранде после ужина, глядя на океан и стараясь изо всех сил придумать, где бы ей хотелось оказаться.

1976

Хотя Марк ни разу не разговаривал с матерью после ее отъезда в Америку, один раз он ее видел. Произошло это в самом начале его деловых отношений с Ираком: его тогда познакомили с грубоватым, похожим на медведя человеком по имени Хусейн, представлявшим „Министерство промышленности“; казалось, человек спешит приобрести специализированное оборудование для строительства большого комбината по производству пестицидов. Марк выяснил все его требования и сразу понял, что несколько компонентов, которые тот намеревался выпускать — а именно деметон, параоксон и паратион, — можно легко преобразовать в нервно-паралитический газ. Тем не менее он считал разумным представлять своим потенциальным клиентам проект исключительно как элемент программы развития сельского хозяйства и потому пообещал Хусейну связать его с одной американской фирмой: та сможет поставить ему гигантские коррозиеустойчивые баки, необходимые для смешивания химикатов.