Они сидели напротив друг друга в тягостной тишине, время от времени встречаясь глазами и неловко улыбаясь. В соседней кабинке компания бизнесменов разразилась раскатистым хохотом, и Афина едва заметно приподняла брови, словно давая понять, что эти люди слишком нелепы, чтобы тратить на них слова.

– Ты даже не объяснилась со мной. – Он старался говорить беззаботно, будто бросая мягкий упрек. – Ты просто оставила записку.

Она едва заметно стиснула зубы:

– Знаю, дорогой. Но разговоры такого рода мне почему-то всегда трудно давались.

– Разговоры такого рода?

– Дуглас, давай не будем! Не сейчас.

– А почему ты не захотела встретиться в Дире? Я ведь мог приехать к твоим родителям.

– Не желаю их видеть. И вообще никого не желаю видеть. – Она прикурила вторую сигарету от первой и смяла пустую пачку. – Дуглас, будь лапочкой, попроси принести мне еще сигарет, хорошо? У меня, похоже, закончилась мелочь. – (Дуглас послушно выполнил ее просьбу.) – Ой, ты такой милый, – промурлыкала она, хотя ему показалось, будто она не отдает себе отчета в том, что говорит.

Официант принес заказанную еду, но ни у кого из них не было аппетита. Рыба постепенно теряла товарный вид в остывающем масле, и Афина отодвинула свою тарелку, прикурив очередную сигарету.

Дуглас испугался, что Афина сейчас встанет и уйдет. Он больше не мог ждать. И ему, собственно, нечего было терять.

– Почему ты решила позвонить? – спросил он дрогнувшим голосом.

У нее слегка округлились глаза.

– Мне что, теперь и поговорить с тобой больше нельзя? – ответила она вопросом на вопрос.

Она явно хотела казаться кокетливой, но напряженное лицо и осторожные взгляды, которые она то и дело бросала в сторону входа в ресторан, сводили эти неуклюжие попытки на нет.

– Ты кого-нибудь ждешь?

Дугласа внезапно обуял страх, что Он тоже может быть здесь. А что, если это какой-то коварный ход, чтобы выставить его еще бо́льшим дураком?

– Не говори глупости, дорогой.

– Афина, я тебе не дорогой! Я так больше не могу. Реально не могу. Я должен знать, зачем ты здесь.

– Знаешь, так приятно видеть тебя таким красавчиком. Ты всегда выглядел роскошно в этом костюме.

– Афина! – возмутился он.

И тут к их столику подошла какая-то женщина. Кажется, гардеробщица. Должно быть, собирается сказать им, что Афину просят к телефону. Ну и как поступить? Наверняка это Он. Может, выхватить у нее трубку? Потребовать, чтобы этот мужчина оставил его жену в покое? Или сделать что-то еще?

– Простите, мадам, но ваш ребенок плачет. Вы должны пойти забрать малышку.

Дуглас не сразу понял, о чем говорит эта женщина.

Афина бросила на него испуганный взгляд, ее лицо вдруг сделалось беззащитным. Затем, взяв себя в руки, она повернулась к гардеробщице:

– Простите. Не будете ли вы так любезны принести ее сюда? Я долго не задержусь.

Гардеробщица тотчас же испарилась.

Афина затянулась сигаретой. Взгляд ее мерцающих глаз казался абсолютно непроницаемым.

– Дуглас, ты должен кое-что для меня сделать, – спокойно сказала она.

– Ребенок?! – Он в отчаянии схватился за голову.

– Я хочу, чтобы ты присмотрел за Сюзанной.

– Что? Ребенок? Но ты никогда…

– Я действительно не могу это обсуждать. Но она спокойный ребенок. И я уверена, будет тебя обожать.

Гардеробщица вернулась с укутанным в одеяло младенцем, который жалобно хныкал, словно обессилев от слез. Афина затушила сигарету и, не глядя, взяла малышку. Небрежно покачала ее, продолжая наблюдать за Дугласом.

– Ее коляска у входа в ресторан. На первое время там есть все, что нужно. Дуглас, у тебя не будет с ней никаких проблем.

Малышка снова захныкала, и Афина, все так же не глядя, похлопала ее по спинке.

– Афина, поверить не могу, что ты…

Она стремительно поднялась и протянула ему ребенка прямо через стол, и Дугласу ничего не оставалось, как взять у нее орущий сверток.

– Пожалуйста, пожалуйста, Дуглас, дорогой! Я не могу сейчас ничего объяснять. Честное слово! – Она говорила торопливо, настойчиво. Огромные умоляющие глаза – словно напоминание о прошлом. – С тобой ей будет гораздо лучше.

– Ты не можешь вот так взять и оставить у меня ребенка…

– Ты ее полюбишь.

– Афина, я не могу просто…

Она накрыла его ладонь прохладной рукой:

– Дуглас, дорогой, разве я когда-нибудь тебя хоть о чем-нибудь просила? В самом деле?

Он на секунду онемел от потрясения. И даже не сразу сообразил, что посетители из соседней кабинки таращатся на них.

– Но как же ты? – пролепетал он, не понимая, что говорит. – И как насчет нас с тобой? Я не могу возвратиться домой с ребенком на руках.

Но она уже отвернулась от него и теперь сосредоточенно рылась в сумке, должно быть в поисках компактной пудры.

– Ладно, мне действительно пора бежать. Дуглас, я буду на связи. Огромное тебе спасибо.

– Афина, ты не можешь оставить меня с…

– Я уверена, ты будешь чудесно к ней относиться. Ты будешь чудесным папочкой. Лучшим родителем, чем я.

Дуглас смотрел на невинное личико, видневшееся в складках одеяла. Малышка умудрилась найти свой большой палец и теперь с сосредоточенным видом увлеченно его сосала. У нее были угольно-черные ресницы, совсем как у Афины, и такие же изогнутые, наподобие лука Купидона, губы.

– Неужели ты даже не хочешь сказать «до свидания»? – спросил Дуглас.

Но Афина уже торопливо шла к выходу, ее спина, обтянутая ужасным костюмом, была абсолютно прямой, высокие каблуки звонко цокали по выложенному плиткой полу.

– Ее коляска у гардеробщицы! – крикнула она напоследок и, ни разу не обернувшись, исчезла.

Больше он ее не видел.

Он рассказал эту историю Виви несколько месяцев спустя. До этого семья Дугласа говорила всем, что Афина еще немножко «поживет за границей», но для ребенка, по ее мнению, английский климат будет полезнее. Они говорили «ребенок» как бы между прочим, словно все должны были знать о его существовании. И некоторые действительно верили, что им об этом говорили, но они, грешным делом, запамятовали. А если кто-нибудь не принимал подобную интерпретацию событий, то предпочитал помалкивать. Бедный парень и так натерпелся унижений.

Он рассказал Виви все как есть, не глядя ей в глаза, вскоре после того, как им стало известно о смерти Афины. И Виви обнимала его, пока он плакал от злости, обиды и горя. Уже гораздо позже она поняла, что он так и не успел спросить, его ли это ребенок.