Свет, зрение, телесность. Эстетика, ставшая в XIII веке непреложным законом публичного явления государя. Это – серьезные новшества. Западные элиты познакомились с ними через «Тайную тайных», полностью переведенную членом курии и начавшую распространяться отсюда же, из папского двора. Но и в популяризации знаний о зрении, очень важных для формирования в XIII веке новых представлений о телесной красоте, эта среда в последние десятилетия сделала очень много. В те же годы Арнольфо ди Камбьо, крупнейший скульптор, связанный с Римской курией, в одном из своих произведений изображает слепоту, ориентируясь на эмпирическую реальность, на феномен трахомы. Художник, известный как «Мастер Исаака», изображает красками трахоматозный паннус, одно из тяжелых проявлений трахомы в виде третьего века. Рубцовая ретракция века, спровоцированная трахомой, четко видна на веках Исаака, лишенных ресниц, распухших и покрасневших по краям. Это – казус научной любознательности, объяснимый тем климатом, в котором возник страстный интерес к наукам о зрении, климатом, сформировавшимся в курии второй половины XIII века[913]. Офтальмология, оптика, философия света – все это занимало удивительный «кружок Витербо», в который входили ученые масштаба Кампано Новарского, Витело, Иоанна Пекхама, Симоне из Генуи и Вильгельма из Мёрбеке.

5 мая 1122 года Каликст II (1119–1124) дал аудиенцию некоему «патриарху Индии» по имени Иоанн. Тот рассказал ему о существовании города Хульна, где находится могила апостола Фомы, бальзам с которой в день святого исцеляет всякого, кто приблизится[914]. 27 сентября 1177 года Александр III решил отправить собственного медика Филиппа к Пресвитеру Иоанну. Сопроводительное письмо «дражайшему во Христе сыну нашему Иоанну, славному и великому королю Индии», видимо, было ответом на знаменитое «Послание Пресвитера Иоанна», уже ходившее тогда на Западе[915].

В воображаемом царстве Пресвитера Иоанна, процветающем и богатом, нет места физическому и моральному разложению: «Если кто воспользуется этим источником трижды на голодный желудок, он не будет знать болезнь, и жизнь его будет такой, какой была в тридцать два года». Там есть «камни, которые приносят орлы (символ бессмертия), благодаря которым мы омолаживаемся и восстанавливаем зрение»[916].

Дважды в ключевые моменты истории становления папского верховенства, в 1122 году (Вормский конкордат) и в 1177 году (мир с императором Фридрихом Барбароссой в Венеции), «утопия» Пресвитера Иоанна, важная для мифологии телесной нетленности и бессмертия, судя по всему, волновала ближайшее окружение папы.

В «Ничтожестве человеческой природы» Лотарио де Сеньи посвятил старости две главы первой книги. Риторика тягот, приходящих с возрастом, здесь сильна и эффективна, но еще полностью основана на традиционной образности[917]. Интереснее пассаж о краткости жизни. Тридцатипятилетний автор начинает с того, что люди в начале своей истории жили до 900 лет и более. Затем жизнь человека начала сокращаться, и Господь, разговаривая с Ноем, установил предел в 120 лет. С тех пор очень немногие прожили дольше. А поскольку дни человека все укорачивались, псалмопевец Давид сказал: «Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости, восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь»[918].

В вопросе о краткости жизни для Лотарио, как и для всей предшествующей традиции, переломным моментом стал Великий потоп: долголетие праотцев, живших больше 900 лет, уже никогда не повторится. Однако 120 лет оказываются большой редкостью, но не чем-то невозможным. Кроме того, само постепенное сокращение жизни, которому человечество подверглось после потопа, напрямую не связывается с Грехопадением. Концовка ностальгическая: «Теперь уже немногие доживают до шестидесяти лет, весьма немногие – до семидесяти».

Неумолимое сокращение жизненного срока, безусловно, делало бессмысленными какие-либо поползновения на продление жизни, prolongatio vitae. В этом Лотарио согласен с тем, чему учила Салернская школа, считавшая продление жизни невозможным[919]. Но его рефлексия о старости не подменяется открыто богословскими или духовными мыслями. Это значит, что, вдохновляясь литературной традицией «презрения к миру», он идет дальше. Его аргументация зиждется на натурфилософском взгляде на физиологическое развитие человека. Подобный взгляд у такого образованного человека, как Лотарио, около 1200 года мог сформироваться на чтении произведений Салернской школы и новейших переводов Аристотеля, прежде всего, его «О возникновении и уничтожении». Лотарио учился в Париже в момент настоящего интеллектуального бурления и демонстрирует живой интерес к медицине, к которой отсылает даже в проповедях, произнесенных вскоре после избрания.