обычно еще некоторое время сидел и курил, потом шел посмотреть на тебя, а затем брался за пылесос. Сначала вел пылесосом по обивке дивана, за нею следовали обо подушки и большое покрывало с бахромой, а потом приходила очередь ковра. Я опять посмотрел на наши коричневые плитки. Два года исполнилось в июле с тех пор, как я перестал регулярно приезжать по субботам. До оравской «Теслы» была «Тесла» во Врабле. И я почувствовал… мне захотелось снова увидеть знакомый цвет вымытых в субботу плиток. Я набрал воды в пригоршню, плеснул ее на плитки и растер ногами. Но тут же выяснил, что, кроме субботнего цвета плиток, еще не хватает чего-то другого. Но чего? Я сообразил это, когда выходил из ванной. Мне не хватало запаха чистоля и еще чего-то. Когда я вернулся, ты сидела, и я сразу рассказал тебе это, но ты медленно, прищурив глаза, заговорила:

— Ты считаешь, что я в чем-то виновата в истории с Магдой?

— Что это не так, ты сама знаешь, — возразил я и подсел к тебе. Взял тебя за руку. Сказал, что завтра сам поеду к Магде, и спросил, почему ты мне этого сразу не рассказала, почему не написала.

Я старался подавить свое волнение, чтобы ты снова не расстроилась.

— Значит, я должна была тебе об этом написать? Должна была написать? — повторяла ты, как бы боясь чего-то, и в твоем вопросе слышалось раздражение, поэтому я предложил оставить на сегодня этот разговор. Но ты не прекращала:

— Как я могла тебе это написать?

Подбородок у тебя трясся от беззвучного плача. Я обнял тебя и напомнил, как мы когда-то рассказывали друг другу всякие истории. Ты встрепенулась и наклонилась ко мне.

— Ты еще любишь меня, любишь еще? — шептала ты, и я стал целовать тебя. Ты была так же красива, как двадцать лет назад. Но успокоилась лишь на мгновение.

— Помнишь, как я была поражена, когда у нас родилась Магда? Помнишь, как все это было? — улыбнулась ты и чуть-чуть покачала головой из стороны в сторону. — Я никак не могла поверить, что у меня может родиться ребенок! Тебе смешно, но это факт! Конечно, я знала, что дети рождаются… Погоди, я расскажу тебе, как была всем этим поражена, удивлялась, что дети так рождаются…

Я прижал указательный палец к твоим губам, тебе это понравилось.

— Когда старик Лакнер сказал, что я буду матерью, я страшно обрадовалась… Но подожди же! Сейчас уж не помню — только ты не смейся! — обрадовалась я так сильно или просто испугалась. Право, теперь уж не знаю. Впрочем, я никогда не собиралась тебе это рассказывать… И Магде все простила бы, но в тот раз… в субботу она пришла и стала упрекать меня, что ничего, мол, не произошло бы, не будь у нее такой матери, как я. — Ты расплакалась. — Представь себе, дорогой, все это будто бы произошло из-за меня, всегда все происходит из-за меня, из-за моей болезни… Хорошо еще, что она не сказала, что я истеричка… что и она стала чрезмерно чувствительной, потому что я всегда грустна! Нет, нет, это неправда, я все выдумываю — просто не умею тебе передать, что она говорила… И еще она уверяла, будто во время приступа я сказала, что у нас с нею нет ничего общего… Но я этого не помню, ты ведь знаешь, иногда у меня выпадают целые дни. Да и как я могла это сказать? Магда все выдумала, потому что ненавидит меня! Ведь я так хорошо помню этот приступ, весь этот день. Ничего подобного я тогда не говорила, а эту простыню — она была вся в ржавчине — принес тогда ты… Как я могла сказать Магде, что у меня с нею нет ничего общего?

Ты смотрела на меня, и уголки губ у тебя дрожали.

— А может, она права… может, у нас и вправду никогда не было ничего общего, может, я действительно такая эгоистка, что не могу ни с кем иметь что-либо общее… Я эгоистка? Да нет же, я просто ревную, раньше я ревновала к своей сестре, а теперь к Магде, но ведь ты сам знаешь, что все это неправда. Магда меня просто ненавидит… с той щеткой она тоже мне сделала назло. Нарочно сунула ее в мое белье, чтобы оскорбить меня! Хоть бы уже приехал Петер, я так жду письма от него…

Я все время смотрел в твои горящие глаза, даже когда с записанным на листочке адресом Магды шел на Шковраничью, 8.

Свою дочь я застал еще спящей в маленькой комнатке. Войдя, я заметил несколько мокрых мужских носков, разложенных на газете, а на полу подле кровати лежали бумаги; я разбудил Магду, и она, еще окончательно не проснувшись, протянула мне руку и сказала:

— Возьми стул.

Потом вскочила с постели, ушла в ванную, и я услышал шум воды; затем она вернулась в халате, и когда села, я снова подумал, как она похожа на тебя. Только глаза у нее больше. Магда попросила сигарету. Я протянул ей.

— Ты, вероятно, все знаешь, — заметила она и замолчала. Я тоже молчал. Вспомни, все эти четыре дня в Братиславе, я, собственно, только слушал.

— Не выпьешь ли чаю? — спросила Магда через некоторое время и встала. Я ничего не ответил.

— Я понимаю тебя, — сказала она, наливая воду в кастрюльку. — Особенно учитывая, какое значение ты придаешь мнению окружающих. Ты не догадываешься, отец, что я знаю, как оно важно для тебя. Хотя ты сам думаешь, что оно для тебя не играет роли.

Магда вынула из шкафа пластмассовый мешочек с сушеным шиповником и бросила горсть в кастрюльку.

— Мартин научил меня пить чай из шиповника. Я никогда не думала о том, кто и что скажет, ты сам всегда говорил, что когда человек поступает как должно, то ему нет дела до остальных! Это точно твои слова, отец. Ну скажи, разве я неправильно поступила? Я стопроцентно уверена, что ты хочешь предложить мне вернуться домой, к матери. Но не сделаю этого. С нею мы уже никогда не подружимся. Мне действуют на нервы ее вечные подозрения. Для меня ясно как день, что она меня, в сущности, всегда терпеть не могла… Признаюсь, не понимаю, откуда у тебя столько терпения по отношению к ней. На твоем месте я бы уже давно на все плюнула. — Она подала мне чай. — Обо мне можешь не беспокоиться. Надеюсь, ты это понимаешь. Хочу тебе только посоветовать, чтобы ты постарался не переживать из-за