Мой муж встал передо мной, сдвинув мои ноги поверх своих, так что между нашими бедрами остался лишь небольшой ромб пространства, и его лицо оказалось у меня, его руки потерлись о мои холодные, дрожащие руки.

— Тише, моя красавица, тише, — мягко подбадривал он меня, глядя на меня, внутри меня, заклеивая мои зияющие раны осторожными швами и успокаивающими ласками. — Тише, и поверь мне, жена. Если это будет последнее, что я сделаю, мы покончим с Ноэлем за организацию всего этого и вытащим Данте из тюрьмы и вернем домой, где ему место.

— К нам, — заявила я.

Он колебался, но только для того, чтобы медленно моргнуть и сверкнуть на меня глазами, показывая, как они из печального дыма превратились в абсолютный камень.

— Да. Домой к нам.

Я глубоко погрузилась в объятия отца и мужа и позволила себе поверить, что их силы достаточно, чтобы вернуть мне Данте.

Два дня спустя я одна отправилась в столичный исправительный центр. Александр, Торе и даже Себастьян, когда узнал об этом, хотели сопровождать меня, но я не смогла им этого позволить. Речь шла о Данте и обо мне. Я обязана ему встретиться лицом к лицу с его реальностью без защиты мужчин в моей жизни, которые любили меня. Когда я приду к нему, я хотела показать, что мои нервы обнажены, как будто моя уязвимость сделает жертву еще более прекрасной.

Я не знала об этом, но когда я увидела его за стеклом в тюрьме, где его держали до дальнейшего распоряжения, я почувствовала, как каждый атом моего тела пронзил боль, как горестный вой волка. Он был таким большим, таким красивым и запертым, как великолепное дикое животное, в вольере, слишком маленьком и плохо оборудованном, чтобы с ним справиться. Горе и ярость горели в моей пустой груди, когда я посмотрела на него сквозь плексиглас и взяла пластиковый телефон, чтобы поговорить с ним, но еще до прибытия я поклялась, что не буду плакать в его присутствии.

Данте ненавидел смотреть, как я плачу.

Я прижала кончики пальцев к стеклу, нуждаясь в том, чтобы ощутить хотя бы его тепло сквозь переграду, чтобы успокоить себя единственным известным мне способом — через некую физическую связь.

Его рука оказалась над моей через перегородку за меньшее время, чем мое сердце перевернулось в груди.

— Данте, — сказала я через потрескивающую телефонную линию. — Mio bello Dante.

В этих нескольких словах было много печали и сожаления, но я не знала, как записать их иначе, как произнести выбранное им имя. В каком-то смысле именно такую жизнь Данте выбрал для себя, когда отвернулся от Эдварда Дэвенпорта и стал Данте Сальваторе, от лорда королевства до капо в итальянской преступной группировке. В других отношениях это было крайне несправедливо.

Это я убила Джузеппе.

Воспоминание о нажатии на спусковой крючок задержалось в моем пальце, как рубцовая ткань, тяжелая и деформированная под кожей.

Я вспомнила, как замедлилось мое сердцебиение, вопреки тому, как я могла себе представить, как оно бурлило в моих венах. Оно замедлилось, и мое зрение защипало, а затем прояснилось, как будто его протерли Виндексом. В моем теле не существовало ничего, ни одной мысли, кроме единственной, одного золотого импульса, который перезаписал все остальное.

Ди Карло угрожал двум мужчинам, которые были центрами моей вселенной последние пять лет.

Убить его даже не было вопросом.

Однако теперь, спустя столько недель после этого события, я начала сомневаться в своем решении. Если бы я не убила ди Карло, что могло бы случиться?

Будет ли Данте свободен?

— Не делай этого. — Его грохочущий голос прервал мои мысли, и когда я посмотрела на него, я увидела на его лице выражение, которого никогда раньше не видела. Он злился на меня. Какая-то небольшая часть меня успокоилась от его гнева. Я хотела, чтобы меня наказали за мои действия, а раньше у меня не было никого, кто хотел бы меня за них наказать. — Не смей так думать, Козима Ломбарди Дэвенпорт. Ты сделала то, что должна была сделать, чтобы выйти из безвыходной ситуации. Ты запачкала свои руки, свою чертову душу, чтобы спасти меня. Если ты будешь заниматься самобичеванием за это всю оставшуюся жизнь, то в чем вообще был смысл твоей жертвы?

Мои губы изогнулись, повторяя кривую ухмылку, которую я часто видела на лице Ксана, когда кто-то осмеливался сделать ему выговор, а он не мог аргументировать свою точку зрения.

— Хотя я понимаю твою точку зрения, это только потому, что я собиралась сказать то же самое о том, что ты взял на себя ответственность за то, чего не совершал.

Он бесцеремонно пожал плечами, как все мужчины Дэвенпорт.

— Ты сделала это, Tesoro (с итал. Сокровище). Я не только поставил тебя на это место, но и все, что тебе пришлось или когда-нибудь придется сделать… Я бы занял твое место. Никаких вопросов не задавалось, никаких сожалений после этого не было.

— Данте, — снова сказала я тем же тяжелым голосом, целая энциклопедия слов и мыслей внутри этого одного слова. Мои пальцы потели по стеклу и размазывались по мутной плоскости, когда я сильнее надавил на его руку своей. — Как ты можешь так относиться ко мне?

— Как я могу не делать этого? Спроси любого человека, который хорошо тебя знает (и не является злым), сделал бы он то же самое для тебя, и, честно говоря, Кози, я сомневаюсь, что ты найдешь другой ответ. Однако лично моя любовь к тебе — лишь увядшее ответвление моего уважения к тебе. Я никогда не встречал мужчину или женщину, более готовых пожертвовать собой ради своих близких. Женщина, пережившая почти бесконечную череду кошмарных событий, но все еще сохраняющая свое тепло, честность и улыбку, которая могла бы растопить сердце психопата. Я завидовал тебе, когда впервые узнал о тебе от Торе, а потом возненавидел тебя, когда подумал, что ты будешь всего лишь пешкой Ксана, но, как всегда, ты доказала, что я вопиюще ошибался. Я люблю тебя, и я бы умер за тебя. Я был бы здесь ради тебя — и счастливо — потому что я не сомневаюсь, что ты сделала бы для меня то же самое.

— Ты описываешь слишком хорошо, чтобы быть правдой, — попыталась сказать я своим надломленным голосом. Моя грудь сжималась от натиска слез, нос был заткнут, чтобы остановить их поток. — Я ужасно несовершенна.

— Разве мы все не такие же? — сказал Данте со своей фирменной ухмылкой,