— Мы остались, потому что все эти люди, мать их, наши! — рубанул Тимоха. И рубанул честно. — Среди них есть святые, и среди них есть полное дерьмо. Но в большинстве это обычные работяги, которых угораздило жить в это долбаное время. Мы выросли среди них. Мы зарабатывали на них деньги, но мы им помогали и защищали.

— И они нам доверяют, — добавил Николай Николаевич.

— Во всех других лагерях, несмотря на усилия безов, процветают азартные игры и проституция, — с прежним спокойствием продолжил Сабитов.

— Вы хреново усиливаетесь, — хмыкнул Тимоха. — Мы сутенерам и каталам ноги ломаем и спускаем в местную канализацию. А если женщине чего-то не хватает, она должна прийти к нам и поговорить.

— И вы поможете?

— До сих пор помогали.

— Бесплатно? — прищурился Проскурин. — То есть не предложите ей переспать?

Тимоха открыл было рот, но младший Бобры, который прекрасно понимал, что сейчас польется нецензурщина, успел ответить первым:

— Рано или поздно мы снова будем зарабатывать на этих людях, господин офицер. Но не сейчас. Нам противно доставать копейки из дерьма.

— Готовая община, — негромко произнес Сабитов.

— Кайфоград-2, — махнул рукой Проскурин.

— Не думаю, что все так плохо, — не согласился Сабитов. — Возможно, подчеркиваю — возможно, мы сможем объяснить, что второй Кайфоград нам не нужен. Мне кажется, что они уже дозрели до нормальных.

Офицеры изучающе смотрели на Бобры и без стеснения обменивались фразами, смысл которых от братьев ускользал.

— Ты оптимист.

— Я верю в людей.

— В одном ты прав: община действительно готова.

— А если что-то пойдет не так, Грег их в тонкий блин раскатает.

— О чем вы, вашу мать, болтаете? — не выдержал Тимоха.

— Мы обмениваемся впечатлениями, — любезно ответил Сабитов. — А теперь, когда они закончились, мы бы хотели услышать ваше видение ближайших перспектив.

— Болота больше нет, — просто сказал Николай Николаевич. — Нашим людям некуда возвращаться.

— Рано или поздно уличные бои прекратятся, — заметил Проскурин.

— Там не будет для нас места.

— Для вас, а не для ваших людей, — вежливо уточнил Сабитов.

— Если бы наши люди хотели жить в Урусе или Шанхайчике, они бы жили в Урусе или Шанхайчике, — усмехнулся младший Бобры. — Или сбежали бы туда в самом начале беспорядков.

— На Колыме застряли настоящие болотники, — хмуро добавил Тимоха.

— Нам нужна своя территория. Пусть не такая большая, каким было Болото, но своя. Вроде Сашими. И мы хотим, чтобы директор Кауфман помог нам.

— Так все-таки вам?

— Твою мать! — разъярился Тимоха, с ненавистью глядя на Проскурина. — Мы тебе не нравимся, да? Так и скажи, б…дь, и мы уйдем! У нас есть бабло, мы можем хоть сейчас умотать из твоего вонючего лагеря на длинном лимузине, понял? Мы можем выбрать любое место этого долбаного мира и до конца жизни пить коктейли и трахать девок, понял?! Но только ты пообещай, что просьбу нашу не забудешь, ладно? Не хотят наши люди ни под Урус, ни под китайцев. Не хотят, и все. Сами хотят жить, со своими рядом, понял?

Офицеры умели быть бесстрастными не хуже, а даже лучше Николая Николаевича — сказывалась выучка. Чувства свои они братьям не показали, но искренняя речь старшего Бобры произвела на них впечатление. Офицеры переглянулись, после чего Проскурин, усмехнувшись, ответил:

— У вас будет территория, господин Бобры. Можете передать своим людям, что директор Кауфман это гарантирует.

— Где? — не сдержался Николай Николаевич.

— Гораздо более важный вопрос: когда? — ровно произнес Сабитов. И поднялся на ноги: — Мы вам сообщим.

* * *

Территория: Россия.

Научно-исследовательский полигон «Науком» № 13.

Кодовое обозначение — «Станция».

Омраченная повседневность

Весть принес Олово.

Неестественно бледный слуга, по-стариковски шаркая, вошел в гостиную и остановился, не мигая глядя в стену. Кончики его пальцев и губы мелко дрожали, а черные татуировки, обычно яркие, приобрели серый оттенок.

— Что случилось?

— Мастер.

И всё.

И всё стало понятно, потому что пронзительно закричала Мамаша Даша. Матильда похолодела, то ли от крика, то ли от едва слышного слова слуги. Филя покачнулся и вцепился рукой в стол, рядом с которым стоял. Рус тихо выругался.

— Мастер, — повторил Олово. — Его больше нет.

Весть смяла его железными пальцами. Сжала плечи, сгорбила. И не было у слуги ни сил, ни желания бороться с навалившимся горем.

— Я говорила! Я чувствовала! — Мамаша даже не кричала — выла, обратив к потолку искаженное, пошедшее красными пятнами лицо.

— Тетя!

Матильда бросилась к Даше. Таратута же подошел к Олово и неловко обнял друга за плечи. Женщины кричат, мужчины плачут без слез.

Мастер…

Рус понимал, что трагическое известие не оставит друзей равнодушными, однако то, что он увидел, превзошло ожидания. Рус понимал, что они будут опечалены и растеряны, однако увидел не скорбь, а шок. Беда ударила по ним ядерной бомбой, выжигая чувства, эмоции и саму душу. Гадалка бьется в истерике, ее неловко утешает Матильда, но в ее глазах тоже стоят слезы. Уставившись в пол, шепчет что-то никогда не унывающий Таратута. И Олово…

— Он прощался, Мата! Я, старая дура, не поняла, что он прощается! Я не поняла! Безмозглая идиотка! Я ведь знала, что в Храме будет опасно! Я…

— Мастера больше нет, — тихо повторил Олово. — Нет.

И развел руками.

— Кирилл, зачем ты так? Зачем?!

— Он умер. — Таратута закрыл глаза. — Он умер.

— Я ничего не поняла!

— Рус, принеси воды!

— Кирилл!! — Гадалка оттолкнула Матильду и бросилась в свою комнату. — Не трогайте меня!

Восклицание переросло в крик. Затем послышались удары — не помнящая себя Мамаша колотила кулаками по шкафу.

— Рус!! Ты где застрял?!

— Он ска-азал, что любит меня-а, но ведь я-а и та-ак зна-ал. — Олово жалобно посмотрел на Таратуту. — Я-а не поня-ал, что он проща-ается.

— Выпей… — предложил Филя. — Выпей воды… или вина… или выпей… или…

А потом отошел, почти отбежал к самому дальнему креслу, что стояло в углу гостиной, забрался в него с ногами, съежился, спрятал лицо в ладонях, отгораживаясь от ставшего чужим мира, и замер.