— Вечно беременной не будешь. Наш ребёнок вот-вот появится на свет, потом сама будешь смеяться над своими страхами.

— Давид, — облизывает губы, на секунду задерживает дыхание. Хмурится, свободная рука поглаживает живот. Какое-то время я прям чувствую напряжение, охватившее её. Расслабляется, делает глубокий вдох.

— Я хотела сказать, что не жди от меня футбольную команду.

— Я не люблю футбол. Мне нравится хоккей. Так что минимум шесть сыновей, — усмехаюсь, но приходится поджать губы под насупленным взглядом голубых глаз. — Сколько будет, столько будет.

— Один.

— Государство за второго выдаёт полмиллиона.

— Ещё скажи, что тебе нужно родить третьего для погашения ипотеки.

— Хорошая идея. Каждому ребёнку по квартире, одна уже есть.

— Заткнись, — шипит Алёна, выдергивая руку, и медленно приподнимается на кровати. — Только и думаешь о себе, а обо мне никто не думает, — всхлипывает, я тут же оказываюсь рядом и осторожно обнимаю её за плечи. Какое-то время мы так и сидим рядом молча.

— Может попросить кесарево? — отлипает от моей груди, заглядывает в глаза. — Уснул, проснулся и ребёнок рядом.

— Алён, — заправляю выбившую прядь волос за ухо.

— Ты меня не любишь, — я начинаю догонять, что за этим разговором она пытается справиться со своим страхом, который мешает ей сконцентрироваться. Страх заставляет её встать с кровати и медленно подойти к окну, потом к стене, уткнуться в неё лбом. Идет в другой угол, нервно кусает губу, при этом поддерживает живот, словно боится, что он упадёт к её ногам. Забавная, милая, невообразимо родная. Не знаю, может ли человек любить ещё сильнее, чем любит сейчас, но меня переполняет до краёв это чувство, и поэтому её боль воспринимаю, как свою.

Примерно через полчаса Алёна перестает накручивать метражи, возвращается к кровати и ложится, закрыв глаза. Сижу подле неё верным псом, не дышу, любуюсь её красивым лицом, вспоминая нашу первую встречу. Если бы не ее дерзость, если бы не Омар, не было бы сейчас нас… Перед глазами проносятся калейдоскопом все прошедшие события, наши ссоры, наши поцелуи и признания. Спроси, хочу ли я что-то изменить, нет. Мы совсем недолго вместе, а я уже не понимаю, как это раньше жил без нее. И пусть Алёнка никогда не меняется, остается такой же дерзкой, принимает решения под воздействием эмоций. Всё они по итогу правильные. И благодаря ей, её огромному желанию помочь, моя дочка вновь стала называть меня вслух "папой". Единственное, что сейчас угнетает, это ощущение своей бесполезности. Я никак не могу помочь своей малышке, не могу взять на себя и половину её переживаний, страхов, физической боли.

— Ты куда? — вздрагиваю от тихого голоса, когда отодвигаю стул, чтобы вытянуть ноги. Чутко спала, спала ли.

— Никуда. Я здесь.

— Не уходи. Мне с тобой не так страшно, — нагибаюсь к Алёне, целую её в лоб, она сжимает мою руку. Ей удаётся немного подремать. Возможно, схватки прекратились, может, вообще все затормозилось. Тут меня бьёт озноб, нащупываю на запястье венку, считаю ее пульс и как-то успокаиваюсь. Нужно собраться, не паниковать, принимать решения по факту. Я с беспокойством разглядываю лицо жены, ища в нем тень тревоги, но сейчас оно спокойно, даже умиротворенно.

Приходит врач, отгоняет меня к окну. Алёна сразу же просыпается. Они тихо между собой переговариваются, как подружки со своими секретами. Пытаюсь понять, о чем толкуют, но не разбираю от своего волнения слов. Слышу смех и выдыхаю. Значит все хорошо, повода паниковать нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Давид, когда схватки участятся, растирай Алёне поясницу, — Алёна насмешливо на меня смотрит, опирается об спинку кровати, её врач показывает простые движения рук. Несложно, значит хоть чем-то смогу помочь Алёне в рождении нашего ребёнка.

— Видел бы ты свое лицо! Так внимательно слушал, словно тебе раскрывают особую ювелирную тайну.

— Возможно, я же ювелир.

— Ты думаешь у нас дочка? Наверное, стоило на последнем УЗИ попросить ещё раз посмотреть пол.

— В очередной раз говорю, что рад и сыну, и дочке.

— Ладно, хватит языком молоть, лучше спинку почеши, — и я не только чешу, но и растираю, как показывал врач. Наверное, зря мы с ней забили на школу будущих родителей, может там раскрывали мужчинам секреты, как и чем помогать во время родов своим половинкам. Алёна периодически застывала в одной позе, дыша сквозь зубы. Потом смотрела на меня с улыбкой и вновь накручивала круги по палате, иногда прося меня помассировать спину.

Время имеет свойство превращаться в резину. Приходится изнутри прикусывать щеку, чтобы досадливо не кривить губы. Слишком долго все происходит. Алена устала. Она пытается бодриться, но вижу, что силы на исходе, что возможно ее не хватит для финала. Уже не смеется над моими попытками, ей как-то помочь, а просто утыкается мне в шею, а я на автомате потираю ей поясницу.

— Давид, — меня отводят в сторону, сердце испуганно бьется об грудную клетку. — Схватки затихают, если она сейчас не разродится, боюсь, придется делать кесарево сечение, — хмурюсь и понимаю, что сейчас мне придется быстро принимать решение.

— Какие варианты?

— Поставить капельницу, Алена против всяких вмешательств, мы с ней данный вопрос обсуждали.

— Если не ставить, то что?

— Скорей всего придется кесарить, пока ктг хорошее, но надолго ли.

— Я сейчас с ней поговорю.

— Хорошо, — врач ободряюще улыбается, я возвращаюсь к кровати, где в полудреме с гримасой боли дремлет Алена. Убираю с лица прилипшую прядь волос, открывает глаза. Вымученно выдавливает улыбку.

— Мне кажется, этому никогда не будет конца.

— Ален, — присаживаюсь на кровать, беру ее за ладонь, вижу в глазах заставшую тревогу. Все понимает, моя сладкая. — Врач сказал, что схватки стихают.

— Это я поняла. Предлагают капельницу?

— Да.

— Это очень вредно, — прикусывает губу, на которой уже живого места нет, отворачивает от меня лицо. — Я много читала статей о вреде.

— Если ты сейчас не разродишься, тебя прооперируют. Думаю, это не лучше, чем тебе поставят капельницу. Я не настаиваю, я хочу, чтобы ты осознанно приняла решение, думай в первую очередь о малыше.