постарался смягчить свои заявления. В частности, он отметил, что не считает войну неизбежной и не просил о создании англо-американского альянса. Относительно СССР он сказал, что «не верит, будто руководство России хочет в настоящее время войны» и «никому не позволит делать заявления, которые могли бы ослабить» его «уважение и восхищение перед русским народом, а также принизить» его «горячее желание, чтобы Россия была безопасной и процветающей, чтобы эта страна заняла почетное место в авангарде мировой организации». Черчилль также напомнил собравшимся, какие «чудовищные потери понесла Россия после гитлеровского вторжения и как она выжила и с триумфом оправилась от ран, которые превосходили всё, когда-либо выпадавшее на долю других государств», и сообщил об «абсолютной готовности работать с русскими на честных и справедливых условиях»{391}.

Сильный акцент на Советской России красноречиво говорил о сложном пересечении американской и советской тем в идейной ойкумене британского политика. Поэтому для описания полной картины и понимания в целом внешнеполитических взглядов Черчилля после окончания войны необходимо сказать несколько слов о его отношении к СССР, которое отличалось продолжительностью, сложностью и неравномерностью. Больше сорока лет он был ярым и последовательным противником социализма, а также активным сторонником интервенции. Но так сложилось, что с появлением нацизма Черчилль стал одним из немногих британских политиков, кто во второй половине 1930-х годов выступил за объединение сил с СССР и в годы войны был союзником Москвы. Благодаря нечеловеческим усилиям Красная армия смогла переломить ход сражений и, «оттолкнувшись ногой от Урала», устремилась на запад. С каждой новой победой над вермахтом не только освобождались захваченные территории, но и усиливались позиции советского руководства за столом переговоров. Черчилль решил перехватить дипломатическую инициативу и в целях «навязывания воли Соединенных Штатов и Британской империи» поручил в апреле 1945 года Комитету объединенного планирования (Объединенному штабу планирования) разработать план экстренной военной операции против СССР. 22 мая документ, описывающий операцию с кодовым названием «Немыслимое» (Unthinkable), был представлен премьер-министру. Штабисты пришли к заключению, что достижение поставленной цели возможно только после «поражения России в тотальной войне», при этом сам результат тотальной войны оценивался как «непредсказуемый», а достижение победы относилось к «задаче очень продолжительного времени». Даже привлечение немецких войск и вооружений – безумная идея, берущая истоки в событиях 25-летней давности, – не позволяла англо-американцам добиться существенных преимуществ.

Благодаря члену «Кембриджской пятерки» Гаю Бёрджессу (1911–1963) о штабных наработках британцев стало известно руководству СССР, которое в ответ предприняло перегруппировку сил. В дни подписания Мюнхенского соглашения Черчилль принимал Бёрджесса у себя в Чартвелле, делясь своим бессилием, отчаянием и недовольством относительно ухудшающейся внешнеполитической обстановки. Теперь, спустя семь лет, они стояли по разные стороны баррикад. Примечательно, что, когда станет известно о работе Бёрджесса на СССР и от него отвернутся друзья, коллеги и знакомые, так, что, как заметил один исследователь, даже трудно будет найти тех, кто стоял с Бёрджессом на одной автобусной остановке, Черчилль не станет отрицать свою встречу с предателем.

Ознакомившись с планом операции, британский премьер охарактеризовал его как «превентивное исследование того, что, я надеюсь, останется исключительно гипотетической случайностью»[37]. Он попросил разработать под тем же названием новую версию операции – оборонительную. Черчилль опасался, что после вывода американских войск из Европы и демобилизации британской армии его страна окажется беззащитной перед Красной армией. «Что расположится между белыми снегами России и белыми скалами Дувра?» – недоумевал он. В своем послании Трумэну 12 мая он выражал «глубокую обеспокоенность положением в Европе», указывая на «сочетание русской мощи и территорий, находящихся под контролем» СССР, а также опасаясь, что Красная армия, «если ей будет угодно, сможет достаточно быстро выйти к Атлантике и Северному морю». Британского премьера охватили настроения и страхи 1919 года. Только если четверть века назад он боялся, что его страна падет жертвой социалистической революции, теперь его пугала угроза военного завоевания. Черчилль вновь ошибся. Уже в конце июня Верховный Совет СССР принял Закон о демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии. За последующие три года советские вооруженные силы уменьшились с 11 до менее 3 млн человек, были упразднены органы управления военного периода, сокращено количество военных округов и начат вывод войск из Северной Норвегии, Чехословакии, Дании и Болгарии. Британские штабисты также должны были развеять опасения премьера. В новой версии плана они констатировали, что «серьезная угроза безопасности нашей страны» возникает только в случае использования Красной армией «ракет и другого нового оружия»{392}.

Большая амплитуда колебаний Черчилля между наступательной и оборонительной операциями говорит о том, что британский политик не знал, как себя вести после капитуляции Германии в отношении военного союзника и каким образом нивелировать коммунистическую угрозу. Период незнания продлился относительно недолго. На Потсдамской конференции он узнал об успешном испытании нового вида оружия, которое вскоре нашло применение против Японии. «Слава богу, что секрет атома оказался в правильных руках! – восклицал Черчилль в приватных беседах. – России потребуется три года, прежде чем оседлать это открытие»{393}. Понимая, что отныне англо-американцы обладают существенным преимуществом, британский политик стал сторонником «жесткого диалога» с СССР.

Насколько «жестким» мог быть этот диалог и как далеко готов был зайти Черчилль в своем неприятии коммунизма? При ответе на этот вопрос важно помнить, что послевоенное пятилетие наш герой не имел полномочий для воплощения своих взглядов в жизнь, а соответственно и не нес прямой ответственности за реализацию своих советов. Отсюда следует и спекулятивный характер оценки деятельности Черчилля в этот период, сводящийся к конструкции – «как бы он поступил, если бы остался премьер-министром». Вместо конкретных действий Черчилль сосредоточился на заявлениях. Например, летом 1947 года в беседе с американским политиком Стайлсом Бриджесом (1898–1961) он призвал американцев использовать атомное оружие против СССР. Бриджес сообщил о своем диалоге с экс-премьером в ФБР. В 2014 году эти факты были обнародованы Daily Mail и преподнесены в качестве сенсации. На самом деле никакой сенсации не было. Черчилль высказывал схожую точку зрения своему врачу Морану и премьер-министру Канады Макензи Кингу, что нашло отражение в их дневниках, опубликованных за 40 лет до предания огласке откровений Бриджеса, а также в официальной биографии нашего героя.

Насколько серьезно можно относиться к подобным заявлениям? Бриджес, который с 1936 года был сенатором от Республиканской партии, не занимал никаких постов в правительстве и администрации президента США, а на момент встречи с Черчиллем возглавлял Совместный комитет по международному внешнеэкономическому сотрудничеству. Он не определял политику, не принимал судьбоносных решений, даже не был членом президентской партии. Поэтому вряд ли можно было надеяться, что озвученные ему мысли воплотятся в конкретные действия. Черчилль на это и не надеялся, понимая, что по таким вопросам нужно обращаться к президенту США, доступ к которому у него, кстати, был и для этой задачи не использовался. Аналогичные рассуждения справедливы и для других участников бесед с британским политиком. По словам Дж. Колвилла, Моран «редко, если вообще когда-либо, присутствовал там, где творилась история; как правило, его приглашали на последующий ужин». Ему вторит последний личный секретарь Черчилля Энтони Монтагю Браун (1923–2013), отмечавший, что представить Черчилля, который ведет с врачом серьезный разговор на политическую тему, так же сложно, как обсуждающим состояние своего пищеварительного тракта с военачальниками. Относительно Макензи Кинга, канадский политик действительно много лет находился в большой политике, но его карьера подходила к концу, а его время ушло. Через год после беседы с Черчиллем он покинет свой ответственный пост, а еще через два года – оставит грешную