землю. Не исключено, что в своих заявлениях Черчилль преследовал иные цели, например, произвести на собеседника впечатление, посмотреть на его реакцию, поддержать свой образ противника паллиативных средств.

Даже в резкой фазе своего антисоветизма Черчилль не переставал выступать за налаживание отношений с Москвой. «Мы должны быть готовы достигнуть более дружественных и доверительных отношений с Советской Россией», – наставлял он в ноябре 1945 года министра иностранных дел в правительстве Эттли Эрнеста Бевина (1881–1951). В мае 1946 года Черчилль высказался в пользу «достижения хорошего и верного взаимопонимания с Советской Россией», отметив в октябре в одном из своих пресс-релизов: «Я всегда хотел, чтобы советское правительство сыграло одну из решающих ролей в восстановлении раздробленного мира». В мае 1947 года он отнес Советский Союз наряду с США, Европой и Британской империей к одной из четырех «главных опор всеобщего храма мира», а в начале следующего года заявил в парламенте, что единственным способом избежать войны является открытый диалог с советским руководством для последующего достижения взаимовыгодного соглашения. В марте 1949 года Черчилль признается, что его «целью и идеалом» является дружба с Россией по всем направлениям.

Примечательно, что все эти высказывания и предложения были озвучены до того, как у СССР появилась атомная бомба. В отличие от американских коллег Черчилль считал, что в «случае возникновения какого-либо страшного раскола между западными демократиями и русским народом» человечество ожидает «мрачная судьба». Он ясно понимал бесперспективность обращения к последнему слову науки и техники в области вооружений. «Катастрофа, которая последует в случае применения противоборствующими сторонами атомной бомбы, будет настолько чудовищной, что вызовет не только гибель всего того, что мы называем цивилизацией, но и, по всей видимости, приведет к прекращению жизни на земле», – предупреждал он еще в 1946 году. Однажды он уже согласовал использование атомного оружия, и теперь это решение не давало ему покоя. «Возможно, меня даже спросит Создатель, зачем я использовал эту бомбу?» – заметил он в одной из бесед в июле 1946 года. Он подумывал ответить Всевышнему: «Зачем Вы дали нам это знание, когда человечество свирепствовало в яростных битвах», на что один из собеседников его остудил, заметив: «Вы не можете обвинять ваших судей». В январе 1953 года, незадолго до инаугурации нового президента США, Черчилль обратился к Трумэну: «Мистер президент, я надеюсь, вы уже приготовили свой ответ, когда мы предстанем перед Святым Петром и тот спросит: “Я полагаю, что вы двое несете ответственность за сбрасывание тех атомных бомб”». Трумэн предпочел промолчать{394}.

После успешных испытаний атомного оружия в СССР риторика Черчилля в направлении мирного урегулирования начнет приобретать более настойчивый характер. Конец 1949-го – начало 1950 года можно считать переломным моментом во внешнеполитических взглядах лидера тори. Если после окончания войны пик его антисоветских высказываний приходился на 1946 год, после чего запустился механизм переоценки, то в 1949 и 1950 годах позиция британского политика относительно международной обстановки проходит точку бифуркации. Отныне он становится последовательным и рьяным сторонником нормализации отношений с Москвой, одним из первых западных политиков такого уровня, кто выбрал подобный путь.

Обращая внимание на насыщенную внешнеполитическую деятельность Черчилля в послевоенные годы, нельзя забывать, что в первую очередь наш герой был лидером тори и его основной задачей было привести Консервативную партию к победе на следующих выборах. С этим возникли трудности. После сокрушительного поражения на выборах 1945 года в консервативном лагере начались существенные преобразования, связанные со сменой руководящего состава партии – председателя и заместителя председателя партии, директора Центрального бюро; созданием новых структур – Парламентского секретариата, Консервативного политического центра, возрождением в расширенном составе Исследовательского департамента; привлечением новых членов с внедрением новых методов пропаганды и агитации, изменением системы партийного финансирования, а также повышением независимости местных ассоциаций. Наконец, были разработаны новые программные документы: «Промышленная хартия», «Сельскохозяйственная хартия», «Консервативная политика для Уэльса и Монмутшира», а также памфлет «Правильная дорога к Британии»[38]. Отличительной особенностью этих нововведений было то, что Черчилль не принимал в них особого участия. Его мало интересовали детали и происходящие изменения. Когда во время подготовки в 1947 году к ежегодной партийной конференции помощники изложили ему в пяти строчках основные положения «Промышленной хартии», он, прочитав их, сказал:

– Я не согласен ни с единым словом.

– Что ж, сэр, но это именно то, что приняли делегаты конференции, – ответил помощник.

– Ладно, тогда оставьте.

Черчилль включил подготовленный текст в свое выступление, прочитав его холодно и без эмоций{395}.

В своей предвыборной борьбе Черчилль предпочитал сосредоточить усилия на внешнеполитической сфере, рассуждая о глобальной роли Британии. Во внутренней политике он оставался все тем же непримиримым антисоциалистом, как и 40 лет назад. В свойственной ему хлесткой манере он атаковал лидеров левого движения, называя Эттли «клопом, который, питаясь кровью короля, думает, что в нем самом течет королевская кровь», а также заявляя, что его главный противник «очень скромен и у него на это есть все основания». В отношении же кабинета лейбористов он, перефразируя Линкольна, сказал, что эти «никчемности» сформировали «правительство никчемностей для никчемностей». Он называл «методы и приемы работы социалистов расточительными и неуклюжими», добавив на одном из заседаний Палаты общин, что «еще ни одно правительство не совмещало столь страстную похоть к власти со столь безнадежной импотенцией в ее использовании»{396}.

Черчилль подверг сомнению экономические достижения лейбористов, недоумевая в частных беседах: «Какой смысл быть великой нацией, если наши граждане в конце недели не могут оплатить счета за жилье». В публичных заявлениях он был еще более резок и нетерпим, утверждая, что «шесть лет работы правительства социалистов нанесли нашим финансам больше ущерба, чем Гитлер». Из конкретных мишеней Черчилль стал вести прицельный огонь по принципу равенства, выступая против того, чтобы «сильных держали в узде, принижая до уровня слабых». По его мнению, «распределение благ поровну» приводит к тому, что «темп общества в его движении вперед задается самыми медленными и слабыми его представителями». Находясь под влиянием идей Фридриха фон Хайека (1899–1992), Черчилль считал, что политика социалистов нарушает фундаментальные основы здоровой экономики с «устранением мотива получения большего дохода и соблюдения собственных интересов как основного практического руководства в мириадах повседневных трансакций». По его словам, это приводит лишь к «ограничению, параличу и разрушению британской находчивости, бережливости и изобретательности». Так же Черчилль обрушился с критикой на раздутие бюрократического аппарата и создание «громадной армии чиновников», когда главной заботой высшего политического руководства страны стало «обеспечение этой армии достаточным объемом работы, которая оправдывала бы ее существование», а также «предоставление чиновникам как можно больших полномочий и бесчисленных возможностей для вмешательства в жизни других людей». Еще в бытность свою канцлером Казначейства, он заявлял, что «нет более надежного средства для экономии государственных финансов, чем сокращение числа чиновников». Спустя 20 лет он считал высказанную мысль по-прежнему актуальной. Не оставил Черчилль без внимания и такое нововведение лейбористов, как национализация. В марте 1947 года он предупредил с трибуны Палаты общин, что «можно попробовать уничтожить богатство, но это приведет лишь к распространению нищеты». В августе того же года он отметил, что «частная собственность имеет право себя защищать». «Наша цивилизация построена за счет частной собственности и может быть защищена только частной собственностью». В ноябре 1948-го он назвал предложенный законопроект о национализации сталелитейной промышленности «средством ограничения торговли». Отмечая, что «бюрократов не наказывают за неправильные решения» и у них «отсутствует заинтересованность действовать правильно», Черчилль считал ошибкой передавать в их управление «ключевые отрасли промышленности».

Основной удар лидера тори пришелся на важную для него тему ограничения свобод. «Как свободный англичанин,