– Нет, все в порядке, – сказала Эльга, – я думаю.

– А, то хорошо, – закивала вдова, – вы думайте, сколько нать. Хоть до вечера.

– Спрятал! – крикнул из темноты Дейка.

– Курей посмотри, – отозвалась женщина.

– Хорошо.

Стукнула невидимая дверь.

Эльга перебрала в саке листья, просыпала первую горсть и тут же смахнула ее на пол. Она вдруг обнаружила, что букет, который она собирается набить, никак женщине не поможет. Не всем нужно смотреть в самих себя, некоторые пережили и перебороли в себе и отчаяние, и страх, и повели через жизнь новый узор.

Это – прошлое.

Тогда – Дейка? Тоже нет. Женщина не пестовала образ сына в душе, и он не нужен ей был ни напоминанием, ни красивой дощечкой в углу. Дейка, он в сердце, и под рукой, и в будущем. Надежда. Опора.

Туп-топ – выбили нетерпеливые пальцы.

Эльга зажмурилась. Значит, решила она, это будут просто свет и радость. Чистое чувство, если у меня получится. Я же давно хотела что-то такое попробовать. С шиги. Или даже раньше. Чтобы выдохнуть так и… полететь.

Тогда берем первое. Эльга посмотрела на женщину и зачерпнула мелкой березовой смушки. Ш-ших. Это в центр. Затем мох – мягкой опушкой. Это второе. И хвоя, много хвои, рыжей и голубоватой. А к хвое – ива. И горицвет. И голубель – оттенком.

Хорошо.

Эльга набивала по наитию, частью заглядывая в женщину, частью извлекая ощущения из собственной памяти.

Букет получался странный, узор кружил, рассыпался по доске моховыми завитками, громоздился лиственными, игольчатыми слоями. Казалось, вот-вот закончится, но нет, пальцы вбрасывали чарник, ромашку, цыпку, и букет словно вздыхал, принимая продолжение, и расступался для связок и переходов, для нового рисунка.

Вот река. Вот шига. Вот сладкий мед, который тянется из сотов, его никак не поймать на язык, смешно. Вот снег и муж, выбравшийся из избы, ошалевший: сын родился, сын! Вот лошадь, теплыми губами ткнувшаяся в опасливо протянутую детскую ладонь, аж щекотно. Вот ягоды, вот первые шаги, вот солнце.

Ток, туп-ток.

– Скоро уже? – спросила женщина.

– Что? – подняла голову Эльга.

– Завечерело, сына кормить нать.

– Простите.

Эльга устало потерла шею, вгляделась в букет. Неуверенная улыбка раздвинула ее губы. Ноготь мизинца нанес последний штрих, подрезав лишнее.

– Кажется, все.

– Хвала Матушке-Утробе! – Женщина поднялась, шевельнула плечами. – Я уж думала, и ночь сидеть нать. Долго сидела.

Подоткнув платье, она шумно завозилась у печки, несколько раз стукнуло кресало, пока искры не подожгли ветошь и вверх не плеснула тонкая струйка дыма.

– Дейка!

Раздался топоток быстрых мальчишеских ног.

– Да, мам.

Мальчишка выбежал к столу, мимоходом вытирая о рубаху пальцы.

– Садись. Нет, три поленца еще принеси.

– Ага.

Дейка исчез снова. Раздув огонь, женщина обернулась к Эльге.

– С нами поужинаете иль как?

– Нет, я пойду, – сказала Эльга.

Узор переливался, даже светился слегка. Пальцы как взялись оглаживать завитки, так и не могли остановиться. Хвоинки, листья, цепкие моховые веточки шептали всякое, ласково покалывая кожу.

– Так вы всё?

– Да, – кивнула Эльга, с трудом отводя ладонь от букета.

– От и славно.

Женщина загремела посудой. Дейка тем временем, прискакав, свалил поленья у печки. Покосился на Эльгу, спрятал руки за спину, отступил за мать.

– Садись за стол, – сказала ему та.

– Букет лучше напротив двери повесить. – Эльга поднялась со стула. – Чтоб дышал. Иначе раньше времени потемнеет.

– Что? – обернулась вдова.

– Напротив двери. Лучше сохранится.

Эльга протянула букет женщине.

– Но я…

Брякнула, покатилась по полу ложка.

– Что это? – каким-то тихим, удивленным голосом спросила женщина.

– Ваш букет.

– Мой?

– Вы смотрите на него почаще. Утром и вечером, – сказала Эльга. – Когда тяжело.

Женщина не ответила. Взгляд ее не мог оторваться от букета, а лицо медленно светлело, утрачивая напряженную замкнутость и строгость.

– Вы как, – прошептала она, – откуда…

Из глаз ее покатились слезы.

– Ма-ам, – обеспокоенно протянул Дейка, сползая с лавки.

Женщина качнулась, последовал глубокий вдох, и несмелая, видимо, давно позабытая улыбка изогнула губы.

– Неси денежку, сынок.

– Какую? Ту, что спрятал сейчас?

– Всю.

– Всю-всю?

– Постойте ужо. – Женщина поймала собравшуюся уходить Эльгу за рукав, заглянула в глаза. – Я вам вашу денежку верну. Но много сверх не дам. Нету.

– И не надо, – улыбнулась Эльга. – Энгавр платит.

– Так шо я…

Женщина как-то потерянно оглянулась, словно впервые замечая, где находится и что за стены теснятся вокруг.

– Мне бежать? – решил уточнить Дейка.

Он был сердит, и ему было жалко денежек.

– Нет, – сказала Эльга, пользуясь тем, что женщина, снова наткнувшись взглядом на букет, не услышала вопрос сына.

– Но отблагодарить… – прошептала женщина. – Как же без этого?

– Как вас зовут?

– Ифьера.

– Ифьера, – сказала Эльга, – я делаю букеты, потому что это мое мастерство. И я очень рада, что они что-то хорошее, нужное дают людям. Поэтому если вы действительно хотите меня отблагодарить, то лучше расскажите обо мне в городе. Я сижу на городской площади, сразу за шкурником. Но через три или четыре дня отправлюсь дальше.

– Госпожа…

Женщина опустилась перед девушкой на колени и поцеловала руку.

– Зачем? – отступила, краснея, Эльга.

– Я расскажу, – закивала Ифьера, не спеша выпускать ее пальцы из своих, – вы простите меня, я не думала… Я уж глупостей каких передумала…

– Долгой жизни, – сказала Эльга, прощаясь.

Пальцы наконец освободились.

Ифьера так и запомнилась ей стоящей на коленях в темном, расшнурованном на груди платье, с распущенными волосами и с лицом, подсвеченным языками пламени, на котором застыло странное выражение – соленого, обретенного через горечь счастья.

На следующий день у чурбачка на площади, где сидела Эльга, было не протолкнуться. Сарвиссиан встал на страже, допуская к госпоже мастеру мрачных лесорубов, смоловаров, охотников и их жен по одному.