– Да на что я ей? – вздохнул кузнец, запуская пальцы в короткие волосы на затылке. – Хотя зимой, конечно, свободного времени у меня больше. Да и в Гуммине, говорят, целый двор есть железных мастеров, которые чуть ли не цветы из заготовок напоказ плетут. Думаешь, стоит съездить и посмотреть?

– Она будет рада, – улыбнулась Эльга.

– Ну, если так…

– Постойте, дядя Вовтур!

Уже выходивший со двора кузнец развернулся.

– Чего, Эля?

– Сейчас!

Эльга вытянула сак из фургона, присела на чурбачок и в несколько торопливых движений набросала ивовый, одуванчиковый профиль Униссы Мару. Мастер смотрела насмешливо и удивленно, с вызовом и обещанием в уголках глаз, так, как и запомнил когда-то дядя Вовтур. Запомнил и полюбил.

– Вот.

Эльга вручила букет кузнецу. Тот долго разглядывал лиственный узор, складывающийся в дорогое ему лицо.

– Значит, зимой? – спросил он задумчиво.

– Зимой, – ответила Эльга.

– Это скоро.

– Три месяца. Почти четыре.

– Пролетят, – сказал дядя Вовтур.

– Я поехала.

– Легкой дороги.

Эльга поцеловала мать и сестру и забралась в фургон. Отец раскрыл ворота. Сарвиссиан стегнул лошадок, и двор с родными и дядей Вовтуром, покачиваясь, уплыл в прошлое, в лиственный букет, который когда-нибудь оживет под пальцами.

Фургон привычно покатил от местечка к местечку, пересекая невидимые границы наделов и вейларов, соревнуясь ходом с людьми и повозками. С него можно было спрыгнуть и, разминая ноги, пойти рядом.

На пятку, на носок, крутнуться, сдерживая счастливый смех. Нет, это не плясунья. Просто удивительно хорошо.

Направление взяли на юг с тем, чтобы обратно, по широкой дуге выбраться чуть ли не к столице Края, краснокаменному, многобашенному Стогону.

– В саму столицу нам соваться нечего, – сказал Сарвиссиан, постегивая лошадок, – больно там шумно, людно и дорого. Да и дальше, чем за вторую стену, боюсь, не пустят. А вот в торговые ряды съездим. Говорят, там целый холм лабазами застроили и Беспутное поле прилавками заставили. Уж чего, говорят, ни пожелаешь, то и найдешь.

Эльге было все равно.

Она прислушивалась к шелесту листьев. Леса и подлески были полны тревожного ожидания. Бегут, госпожа. Бегут, хозяйка, опасливо шептали они. Бегут! Хотелось прижать ладони к ушам, чтобы их не слышать.

Куда бегут?

Сюда! На юг! На север! На восход! Как можно дальше. Мастер смерти идет через Край к столице!

– Что?

Эльга заставила Сарвиссиана остановить фургон, тронув его за плечо.

– Что-то случилось? – спросил он, закрутив головой.

– Не знаю.

Девушка спустилась на землю и пошла в лес, притихший при ее приближении.

– Госпожа мастер, вы куда?

Эльга обернулась.

– Я скоро.

Тонкая веточка хрустнула под ногой.

Эльга миновала колючий малинник, разросшийся у дороги, мимоходом сорвала крупную ягоду, сунула в рот и нырнула под ольху, похожую на окривевшего, склонившегося стража в зеленом горжете. Неразборчивый лиственный шепоток следовал за ней по пятам, солнце прорывалось сквозь кроны и брызгало светом, но, казалось, не дарило тепло, а неприятно покалывало.

Эльга нашла подходящую полянку, по границам которой выстроились березы и низенькая ель, села и, выдохнув, закрыла глаза.

– Я слушаю.

Бегут.

Это было похоже на далекую волну, набирающую размах и скорость. Сначала слышишь шипение пены на мелких гребешках – бегут-бегут-бегут. Потом голос волны крепнет, гребешки схлопываются внутри, и оттуда уже ревет сама стихия – бегут!

Эльга задрожала.

Нет, это все же было похоже на бурю, когда одинокие порывы дергают вихры деревьев с краю, словно пробуя силу – бегут, бегут. Затем следует порыв яростнее, наполняя пространство не только шелестом листьев, но и треском ветвей. Бегут! И наконец буря прокатывается по тебе, крутя и играя, разламывая вокруг стволы, как щепки, комкая и пеленая окружающее в грязный и липкий ком.

Бегут!

– Тише, – одними губами произнесла Эльга.

Губы казались сухими. Лиственный страх застрял где-то под сердцем и шевелился, колол зубчиками. Как ни хотелось сбежать, поддавшись панике, Эльга только сильнее вцепилась в траву, сплетая ее с пальцами.

– Еще раз.

Бегут!

Шелест расслоился, рассыпался на слова, затем на звуки, а дальше сложился в узор. Через несколько мгновений Эльга увидела то, что видели далекие-далекие листья, передавшие своим собратьям весь страх и ужас произошедшего.

Низкие холмы, поросшие вереском и горечавкой, красно-фиолетовые, с пологими склонами. Дорога. Мост через ручей. На самом высоком холме – белая палатка с красными полосами и с вымпелом. Ниже – еще десяток палаток. Уже серых. А еще ниже полукругом, окаймлением – целый воинский лагерь.

День.

Лес растет далеко в стороне, но и оттуда заметно движение человеческих фигурок, дымки костров, блеск железа. Снизу, через траву, ощущается грубая ткань штанов и кожаные, деревянные, из березы и тополя, подбитые гвоздиками подошвы. Одинокий лист планирует на скат белой палатки, и сквозь него, будто из чьих-то внимательных глаз, становится видно, как неспешно строятся воины, как выходят вперед – в нагрудниках и без – мастера боя, как тонкой гусеницей изгибается позади основных сил строй лучников.

Людей много, несколько сотен.

Разделенные на центральный отряд и два крыла, они перекрывают дорогу к мосту. Небольшая группа конников прячется за взгорком, надеясь сыграть роль для внезапного удара во фланг, чтобы опрокинуть или хотя бы отвлечь врага.

Впереди, там, где дорога срывается с далекого холма, появляется всадник. Конь под ним черен, как ночь, а плащ переливается серебром.

Он один. Он не понукает коня, и тот неторопливо везет седока навстречу войску. Колышется вереск.

– Он один? Один? – прорастает среди строя шепот.

Короткое замешательство обрывает резкий звук трубы. Тур-ру-ра-а!

Воины поднимают щиты, обнажают мечи и шагают, а затем бегут вперед, на всадника, крича о Крае и кранцвейлере. Лучники по команде делают залп. Сотня стрел взмывает в чистое летнее небо.

– Слава Руе! – кричит седой человек, встав из-за столика у палатки.

Он чем-то похож на командира Некиса. Обступившие его подчиненные в муландирах и горжетах подхватывают крик:

– Слава! Слава!

Тем, кто бежит, не видно, что стрелы не торопятся перелетать через их головы, но Эльга может проследить, как они на мгновение застывают в верхней точке и начинают скользить обратно. Смертоносный дождь падает на лучников. Раздаются крики удивления и боли. Кто-то хрипит. Седой человек у столика вытягивает шею, чтобы посмотреть, что творится там, где только что стояли стрелки.