Напуганные бесчинствами русских, татарские войска собрали всех, кого могли. Сейчас под Бахчисараем находилось не менее десятка тысяч татар. Утешало другое — не то войско, чтобы его сильно бояться. Да и место не то, хотя они могут доставить серьезные неприятности, поскольку засели так, чтобы простреливать дорогу. Опять же, их главное оружие, легкая конница, в холмах не слишком полезно.

И все же, русские не могут позволить себе платить двумя — тремя людьми за каждого татарина. Слишком им жирно будет.

Так что же делать?

Выход подсказали подошедшие спустя считанные часы казаки, точнее Иван Сирко.

— Государь, — старый характерник был весел и бодр, словно и не было у него за спиной походов, боев, длительных переходов по степи, — так может, скрытно пройти да им в спину и ударить?

Алексей задумался.

— Скрытно? Но сколько пройдет? Человек десять? Мало…

Иван Сирко пригладил густые седые усы, усмехнулся загадочно.

— Что вы, государь, пару сотен я в обход провести берусь, не впервые.

— По одной дороге? Под прицелом у татар?

Казак смотрел спокойно и внимательно.

— Ты мне, государь, поверь, чай, не впервые оно. Был бы я помоложе, я бы и больше провел, а сейчас только пару сотен. Не увидят они нас. Нас — не увидят.

И так это было сказано, что мигом вспомнились ходящие по Сечи байки — и про тайные способности Ивана Сирко, и про желтый глаз, и про оборот волком… да много о чем сплетничали. Алексей решительно тряхнул головой. А и поверить — что он теряет?

— Ежели ночью, а мы с утра начнем штурм?

— А мы как раз ударим в спину…

Мужчины переглянулись. Алексей кивнул.

— Кого возьмете?

— Своих, государь. Уж не обессудь, а только казакам скрываться, к врагу подкрадываться куда как привычнее. Твои‑то так не умеют, а уж ляхи — и тем паче.

— Коли понадобится, так мои люди казакам не уступят, — обиделся Ян Собесский.

Казачий атаман усмехнулся, заставляя всех почувствовать себя мальчишками.

— Коли мне отряд вести, так мне и людей подбирать. Не то — не обессудьте, за результат не поручусь.

В синих глазах заплясали искорки.

— А ежели я с вами еще пару своих людей отправлю?

— И кого же, государь?

— А Степан не говорил о таких? Их еще троянскими коньками кличут?

Алексей с удовольствием пронаблюдал за пониманием на лице атамана.

— Говорил, государь. И что ж эти дети сделать должны будут?

— А вот это мы сейчас и обговорим.

Чего уж там, гранаты еще оставались. И грех было их не использовать на такое хорошее дело.

* * *

Федька осторожно шел за рослым казаком, стараясь даже ногу ставить след в след. Так, на всякий случай.

Мешок за спиной чуть оттягивал плечи, но сильной усталости пока не ощущалось. Гранаты поделили им на двоих — ему и Даньке, и сейчас друг тоже шел где‑то среди казаков.

Когда царевичево войско начнет штурм, они должны будут атаковать татар с тыла. Шуметь, кричать, убивать — глаза у страха велики, а храбрость у татар наоборот, весьма мала. В жизни им тут воевать не приходилось.

Так что должны они дрогнуть, а уж ежели гранаты добавить…

Точнее, сначала гранаты, а потом атака. Чтоб своих не задеть даже по случаю.

Удастся ли?

Должно. Государь знает, как лучше сделать. И сейчас он подчинил их Ивану Сирко.

Мальчишка невольно поежился. А все ж страшновато… и рука сама перекреститься тянется. Вот идут они, а старик впереди идет — и ведь не видят их татары. А еще… поблазнилось тогда Федьке али нет? Вроде как у атамана глаза горели желтыми волчьими огнями…

Или так отсвет факела лег?

Все же, ночью, в холмах, плохо верится в обыденность. Воют где‑то далеко волки, шуршит под ногами трава, обвивая щиколотки, вскрикивает какая‑то степная птица…

Рука так перекреститься и тянется. Ишь ты, нечистая…

И не поговоришь с кем, не успокоишься… шуметь нельзя, разговаривать нельзя, все железо войлоком обернули, чтобы не блеснуло, да не брякнуло…

А вокруг что‑то серое, что‑то вихрится — и кажется Федьке, что они идут, словно под пологом из паутины. Словно тень какая накрывает их, застит степь, гасит звезды. А старый атаман то тут, то там — он один словно в нескольких местах.

И голос у него спокойный.

— Идите, ребятушки, они никого не увидят.

А как не увидят, когда идут они прямо по дороге? Вниз поглядеть хоть одному — и вот они, как на ладони!

А атаман смотрит куда‑то в темноту и чудится Федьке на миг, что глаза его горят страшноватым желтым светом, и вытягиваются зрачки, заостряются клыки под седыми усами… миг — и встанет на лапы здоровенный седой волк, вскинет голову и завоет.

И, отвечая его взгляду, волчий вой раздается совсем рядом, совсем близко.

— Не увидят они нас.

А кого? Федька боится задать этот вопрос, но атаман чуть усмехается.

— Волков в холмах много…

И опять пропадает в тумане.

А туман страшноватый, серый, липкий, влажный — не степной туман, и видится в нем что‑то страшное, чудятся чьи‑то голоса, наречие чуждое, словно рядом татары, вот только руку протяни, чтобы коснуться. Горят неподалеку огоньки костров…

Страшно…

И мертвенный холод пробирает чуть ли не до костей, когда липкое влажное щупальце забирается под одежду, внутрь…

Мальчишка передергивается, стискивает зубы… да, много говорят о таких людях, и сам он слышал… вот, значит, как оно бывает. Лишь бы душу потом не попросили те, кого не поминать к ночи.

И опять хочется перекреститься, но Федька уже не поднимает руки. А вдруг тот, кого к ночи не называть, огневается — и снимет защиту? И увидят их сейчас татары?

Все здесь полягут…

Ничего. И не с таким справлялись — и сейчас справятся. И все же, когда туман рассеивается, над головой опять светят степные звезды, а Иван Сирко взмахивает рукой:

— Дошли, ребята! Привал!

Федька переводит дыхание. Смотрит на атамана. И кажется ему — или клыки никуда не делись? И глаза у старого характерника горят желтыми волчьими огнями? Ну да ладно, сейчас и перекреститься можно.

— Вы оставайтесь, я пройдусь поодаль, огляжусь.

Иван Сирко исчезает, прежде, чем кто‑то хоть слово произносит — и совсем рядом раздается громкий волчий вой.

Федька встряхивается всем телом и один из казаков хлопает его по плечу.