Я долго интриговала Ванду туманными предположениями, пока не предоставила ей судить самой.

— Если ты, дорогая, досидишь до шести без четверти, то сможешь произвести визуальную оценку лично. Тогда и обсудим, вернее, сама поймешь, — заявила я с апломбом.

Ванда согласилась досидеть и выступить в роли арбитра. Ровно в указанное время, минута в минуту, на пороге отдела прозы возник Павел Петрович Криворучко. Он обаятельно улыбнулся Ванде, галантно нас обеих приветствовал и сказал, что такси ждет. Я последовала к выходу и, обернувшись к Ванде на прощанье, прочла по ее губам беззвучный шепот:

— С ума сошла, Малышева!

В машине Павел Петрович сообщил, что обед назначен в «Национале», (в историческом здании, не в пошлом «Интуристе»), столик заказан, и он взял на себя смелость наметить меню.

Далее спутник выразил в очередной раз восхищение моим внешним видом, сказал цветистый комплимент в адрес оставленной в «Факеле» Вандочки, оценил творческую атмосферу, подмеченную им в стенах издательства, посетовал на трудные для нематериальной сферы времена, пообещал продумать и предпринять меры, способные оживить конъюнктуру угасающего духовного светильника, сиречь нашего «Факела».

Слегка потускневший швейцар распахнул дверь исторического «Националя», мы направились в зал с видом на Манежную площадь и заняли кресла за сверкающим белизной и металлом заранее заказанным столиком. Не мешкая, я поделилась с Павлом Петровичем заветным воспоминанием юности, рассказала, как много лет назад у нас с подругой установилась традиция в день получения стипендии тратить хорошую часть на обед в «Национале». Тогда заведение славилось не роскошью, а тонкой кухней, мы всегда заказывали салат «Столичный» с икрой, пожарские котлеты и яблочный пай.

Так приятно было нам, студенткам, чувствовать себя в элегантном ресторане богатыми взрослыми дамами. (О том, что традиция отчасти послужила причиной развода с мужем, он не желал ни одобрить, ни примириться с моими богемными замашками, я умолчала, ни к чему утомлять мецената скучными подробностями давно прошедших дней.)

Павел Петрович пришел в восторг от своей проницательности, позволившей доставить меня к святыням прежних лет, внес коррективы в заказанное меню, в целях приблизить его к воспоминаниям, и парадный обед на двоих (скорее ужин) пошел своим чередом.

В ожидании салата я передала Павлу Петровичу необходимые документы. Он заверил, что бумажная карусель идет своим чередом, и к началу конференции, к первым числам июля, я получу паспорт, визы и билеты.

Теперь, добавил Павел Петрович, наступило время связаться с родственником и уведомить его о визите. Павел Петрович специально справлялся по МИДовским каналам и узнал, что по новым правилам такое гостеприимство не возбраняется. Наоборот, добавит респектабельную черточку к дипломатическому облику Бориса.

Я была рада это слышать, поскольку, хотя не сомневалась в готовности мужа Ирочки меня принять, в глубине души знала, что особой радости ему не доставлю.

Надо знать Бориса. Он обожает Ирку и Славика, для них вывернется наизнанку, однако остальные члены ее семейства представляются Борьке неизбежным, но не самым желательным добавлением. Что касается нашего с Ирочкой фамильного сходства, то оно, скажем мягко, Бориса раздражает. Присутствует элемент неодобрения моего развода и свободного образа жизни, смущает наличие негативного примера для бесценной, но младшей Ирочки. Опять же вышеизложенными соображениями я с Павлом Петровичем делиться не стала, справедливо полагая, что его не интересуют скелеты в чужих семейных шкафах.

В перерыве между закусками и горячим Павел Петрович ознакомил меня со своими идеями по части будущего заокеанского вояжа. Выяснилось, что еще до объявления о дипломатическом родиче, у Криворучко была задумана и подготовлена схема моего размещения в окрестностях зарубежной столицы.

Когда наниматель снисходительно рекомендовал Валентину ночевать на скамейках у Белого дома, он располагал согласием своей американской коллеги принять меня, и лишь меня одну, в её собственном доме, в спальне для гостей.

Домовладелица оказалась старинной приятельницей Павла Петровича, принимала участие в работе конференции и высказала согласие опекать и развлекать девушку, рекомендованную ей другом Полем.

Еще одна гора свалилась с плеч, занятого Бориса не придется просить ни о чем, транспортную и развлекательную часть возьмет на себя Жанин — так сказал Криворучко П. П.

Включая звонки к Октавии, доставку к ней и, возможно, часть работы по убеждению неведомой клиентки. Жанин ко всему прочему оказалась доктором психологии. Как я поняла, Жанин была на многое способна для «друга Поля» (что-то подобное мелькнуло франкофонно в мемуарных речах).

— Видите ли, Катрин, — пояснил в пространной речи друг Павел-Поль Петрович. — Заблуждения юности не менее драгоценны, чем последующие прозрения. В те лучезарные времена, когда вы с девочкой Олесей ходили в школу, в Париже цвел неотразимый шестьдесят восьмой, весна свободы. Множество студенческих сердец билось в унисон по обеим сторонам Железного занавеса. Моя душа, в числе многих, волновалась незабываемыми чувствами, и так получилось, что они были разделены группой молодых девушек, временно прибывших из Сорбонны в Москву. Возникли общие интересы, девушки хотели получить и передать опыт протеста и студенческой революции. Сейчас, разумеется, это выглядит наивно и смешно, быть может. Но тогда… Мне довелось ввести протест в мирные рамки, чисто теоретические, дабы никто из соотечественников не пострадал, а на девушек не пали ненужные подозрения — у нас получился научный семинар, посвященный различию культурных особенностей. Ну, да это неважно. Однако с девушками нас связала дружба и опыт неприятия буржуазного мира. Все юные парижанки пылали жаждой перемен, впрочем, совершенно невинной, и искали по миру единомышленников. Извините, Катрин, я увлекся, это скучно… Просто предыстория. С одной из девушек у меня завязалась дружба, сохранившаяся и поныне. Жанин родилась в Алжире, в семье французских поселенцев, во Франции эту группу зовут — pied noir, «черноногие». После деколонизации Алжира им пришлось вернуться в метрополию. Известно, что belle France (милая родина) встретила их без особого энтузиазма. Культура pied noir частично выпадает из общего национального русла… Опять же, вам это может быть скучно, поэтому замечу, что Жанин не всегда чувствовала себя уютно на родине и искала духовную нишу. Какое-то время она училась и жила в Москве, мы часто встречались. Далее, когда левые идеи сменились прагматизмом просвещенных молодых лет, Жанин вернулась в Сорбонну, завершила образование, затем переселилась в Штаты, преподает там в одном из университетов. Вышла замуж за американского коллегу, они прекрасно ладят. Мои реминисценции клонятся к тому, что вас, Катрин, она готова принять как сестру. Мне довелось побывать у них в гостях два года назад, и мы с Жанин были счастливы обнаружить, что время не изменило наши дружеские чувства. Перед вашей поездкой я позвоню ей еще раз, вам предоставлю ее координаты — и с Богом! Само собою разумеется, что нашего друга Валентино я не рискнул бы представить Жанин и ее мужу, тем более просить для него гостеприимства.