Я принципиально не захожу в ее соцсети и не пытаюсь узнать, как она живет, не спрашиваю ничего о ней у семьи. Это не значит, что я ее больше не люблю. Нет, иногда мне кажется, что я не способен разлюбить Лизу. Нервотрепка со следствием закончилась, и теперь я снова остался наедине со своими чувствами. Они рвут душу в клочья, но я все равно не позвоню ей и не поеду к ней, как бы хреново мне ни было.

Я не выдерживаю и спрашиваю у сестры, в курсе ли Лиза случившегося со мной. Ира мнется в нерешительности, не зная, что мне ответить, а я молюсь, чтобы она сказала о том, что Лизе ничего неизвестно.

— Знает, конечно, — сочувственно на меня смотрит.

— Кто ей сказал?

— Да все мы. Она же еще у папы стала на полставки работать, видела твое дело в подробностях.

— Почему она мне даже не позвонила? — хрипло спрашиваю.

— Я не знаю, Миш… — сестра переминается с ноги на ногу. — Мы с Лизой не близкие подруги. Мне кажется, она думает, что ты не хочешь ее видеть.

Ощущение, что почва плывет под ногами.

— Но она все время про тебя спрашивает! — тут же поспешно добавляет Ира. — Ну, то есть, ей на тебя не наплевать. И она рада, что с тобой все обошлось!

Мне едва удается сдержать нервный смех. «Ей на тебя не наплевать». Буду теперь успокаивать себя этим. Когда мне было так погано, что я чуть не сдох, она обо всем знала и даже не позвонила, даже сообщения не прислала.

Благодаря клубу, у меня есть определенный запас сбережений, который позволит мне снимать квартиру в Лондоне. Не за 2900 фунтов, как тогда нашла Лиза, а существенно дешевле, но все же не в самом плохом районе английской столицы. Вдобавок я продаю обе свои машины. Да и Илья предложил зарплату значительно больше, чем я рассчитывал.

В понедельник рано утром я прощаюсь в Золотом ручье с семьей и еду к себе. Я зачем-то продолжал снимать квартиру, хотя во время следствия большую часть времени жил у родителей.

Мой самолет через три дня, и я начинаю неспешно собирать чемоданы. В квартире полно Лизиных вещей. Я так и не смог их выбросить после нашего расставания. Рука не повернулась. Иногда я брал какую-нибудь ее кофту и глубоко вдыхал запах айвы. Как гребанный наркоман.

Наркоман…

Воспоминание о биологической матери заставляет меня замереть. Я не был на ее могиле больше года, с того момента, как поехал в склеп после разговора с Ильей, который рассказал мне правду о моем усыновлении. В день ее рождения 18 августа я могилу не навещал, хотя мама звонила и просила меня это сделать. Теперь я уезжаю на неопределенный срок. Не знаю, следует ли мне навестить Викторию Степанову напоследок.

Думаю, нет.

Я продолжаю собирать вещи дальше, но они то и дело валятся из рук. Мои мысли сейчас не здесь, а в склепе семьи Степановых. В итоге я бросаю сборы, вызываю такси и еду на кладбище.

В середине марта тут сыро и холодно, как тогда в ноябре. Я кладу на могилу небольшой букет ее любимых тюльпанов, купленный где-то по дороге, и остаюсь смотреть на улыбающуюся мне с памятника Викторию.

Моя настоящая мама.

Как бы сложилась моя жизнь, если бы она не сделала с собой то, что сделала?

Я бы знал Лизу как падчерицу подруги моей матери.

Мы бы выросли вместе, и я бы с самого детства ее любил, а не обижал в попытках подавить в себе это чувство.

Я бы не резал ножницами ее платья и не обзывал обидными словами. Наоборот, я дарил бы Лизе цветы и говорил, что она самая красивая девочка на свете.

И не было бы у меня других девушек, кроме нее. Ни одна бы не сравнилась с Лизой в моих глазах.

Думаю, мы уже могли бы быть женаты. Каждую ночь я бы засыпал с Лизой, а каждое утро я бы с ней просыпался. И моя нирвана не закончилась бы никогда.

Все в наших жизнях было бы по-другому, не прыгни моя настоящая мать с крыши.

И все-таки…

Умереть — это лучшее, что Виктория Степанова могла для меня сделать.

По дороге с кладбища домой начинается сильный дождь, что почему-то опускает мое и без того плохое настроение ниже плинтуса. Собирать вещи для переезда в другую страну на постоянное место жительства оказалось морально тяжело. В отпуск чемоданы упаковываются с куда большим энтузиазмом.

Когда я собираю большую часть своих вещей, возникает вопрос, что делать с Лизиными. Мы расстались полгода назад, но даже ее зубная щетка до сих пор стоит в стаканчике вместе с моей. Не долго думая, начинаю сваливать ее барахло в мусорный мешок. Косметика, фен для волос, нижнее белье, которое я ей покупал, платье, несколько пар обуви… Собираю это все в пакет и спускаю в мусоропровод.

Вернувшись в квартиру, я падаю на кровать и просто смотрю в потолок. Ощущение — будто с Лизиными вещами я выбросил часть своей жизни. Хотя, наверное, так оно и есть. Я опускаю веки и под звук грозы за окном медленно проваливаюсь в сон.

Меня будит настойчивый звонок в дверь. Я подскакиваю на кровати, но не сразу понимаю, что звонят в мою квартиру. За окном уже стемнело, но ливень до сих пор идет. Тру ладонями лицо, пытаясь прогнать сон, и иду открывать.

На пороге стоит Лиза. Мокрая насквозь, тяжело дышит. Я сначала даже не верю своим глазам и несколько раз моргаю.

— Можно войти? — спрашивает, пытаясь отдышаться, будто после забега.

— Да-да, конечно, — отмираю и спешу раскрыть шире дверь, чтобы впустить ее в квартиру.

Лиза уверенно делает шаг в прихожую. Я поворачиваюсь к ней и еще раз удивленно осматриваю. На ней черные ботинки, черные джинсы и черный свитер. На улице хоть и плюсовая температура, но все же в середине марта в Москве очень холодно, а сейчас еще и гроза. Лиза без куртки, без зонта. Вода в прямом смысле слова стекает от ее макушки до самых пят и расплывается лужей по ламинату. По лицу размазана косметика, тушь потекла по щекам вместе с каплями дождя.

— Ты хоть собирался сказать мне, что уезжаешь!? — истерично восклицает.

Я несколько секунд стою в ступоре, все еще не веря в то, что это действительно Лиза. Ее грудь слишком сильно вздымается, по чему я делаю вывод, что она зла.

— Нет, — честно отвечаю на ее вопрос. — А должен был?

Лиза фыркает и издает саркастичный смешок.

— То есть, ты бы уехал, даже не попрощавшись со мной?

— Да, — пожимаю плечами.

И в этот момент ее глаза выражают столько боли, что сердце сжимается. Мы стоим, молча смотря друг на друга. Я замечаю, как дрожит ее верхняя губа. У Лизы всегда так бывает, когда она пытается сдержать слезы.

— А что ты хотела? — прерываю затянувшееся молчание. — Ты бросила меня, потому что не видела у наших отношений перспектив. Не захотела отказываться от своей комфортной жизни ради переезда со мной в другую страну. Когда у меня возникли серьезные проблемы, и я был на волоске от тюрьмы, ты мне ни разу не позвонила и не написала, даже не поинтересовалась, как я. А теперь ты заявляешься, как ни в чем не бывало, и предъявляешь претензии, что я уезжаю, не попрощавшись с тобой? Ты это серьезно?