Затем на небо, словно одним резким движением, выкатилось солнце, и, двигаясь к морю от самой восточной точки на побережье, оно мигом выбросило вперед лучезарную лестницу, собранную будто из листьев синюхи[184], коя достигла Эльфриды и Найта, и за считаные минуты дневное светило озарило их своими лучами. Теперь и более низкие вершины побережья – Фровард-Пойнт, Берри-Хед и Проул-Пойнт[185] – получили свою порцию солнца, и, наконец, его светом озарились даже самые маленькие волны, выступы скал да небольшие бухты, даже самые глубокие впадины прелестной долины Дарт[186]; и солнечный свет, теперь вполне обыкновенный для всех, перестал быть тем чудом, появления которого с таким нетерпением ждали всего полчаса назад.

После завтрака Плимут показался на горизонте и становился все отчетливее по мере их приближения, вслед за ним, как полоса фосфорического света на поверхности моря, появился плимутский волнорез. Эльфрида украдкой смотрела по сторонам в поисках миссис Джетуэй, но не смогла увидеть никого, кто был бы на нее похож. После, в суматохе высадки на берег, она снова стала искать ее взглядом, и снова с тем же результатом, поскольку к этому времени женщина, скорее всего, уже проскользнула на причал незамеченной. Вздохнув с чувством громадного облегчения, Эльфрида стояла в ожидании, пока Найт распоряжался выгрузкой багажа, и затем увидела своего отца, который шел к ним через толпу, вертя прогулочной тростью, чтобы привлечь их внимание. Проложив себе локтями к нему путь, они все вместе вошли в город, который встретил Эльфриду столь же солнечной улыбкой, как и тогда, когда больше года назад она вступила в него ровно в тот же час нареченной невестой Стефана Смита.

День сменялся днем, и Эльфрида льнула к Найту все больше и больше. Каковы бы ни были другие спорные вопросы, можно было не сомневаться в том, что преданная любовь к нему заполнила всю ее душу и жизнь. На ее горизонте появился более значительный мужчина, чем Стефан, и она бросила все, чтобы следовать за ним.

Простодушная девушка никогда не скупилась на проявления своей любви, на то, чтоб дать понять своему возлюбленному, как она им восхищается. Никогда не случалось такого, чтоб она высказывала идею, что входила бы в противоречие с любой из его идей, и в разговоре с ним она никогда не настаивала на своем, никогда не проявляла независимости, и вряд ли нашелся бы такой вопрос, в котором она сохранила бы свою точку зрения. Она уважала его малейший каприз и исполняла его как закон, и если она высказывала мнение по какому-либо предмету, а он сворачивал тему и расходился с нею во взглядах, то она немедленно отказывалась от своего мнения как от ложного и несостоятельного. Даже ее двусмысленные высказывания и espieglerie[188] теперь служили лишь для того, чтобы полнее выразить все ту же любовную страсть, и она сочиняла шарады, претворяя в жизнь слова своего прототипа, нежной и впечатлительной невестки Ноемини[189]: «Да буду я в милости пред очами твоими, господин мой! Ты утешил меня и говорил по сердцу рабы твоей»[190].

Как-то раз в дождливый день она опрыскивала растения в зимнем саду. Найт сидел под огромным страстоцветом[191], наблюдая эту картину. Время от времени он поднимал глаза к небу, где шел дождь, и затем переводил взор на оранжерейный дождь Эльфриды, состоящий сплошь из крупных капель, что падал с деревьев и кустарников, повисая на их ветвях, словно маленькие серебряные фрукты.

– Я должна подарить тебе что-то, чтобы ты вспоминал меня этой осенью в своих съемных комнатах, – говорила она. – Что бы это могло быть? Портреты приносят больше вреда, чем пользы, выбирая худшее выражение нашего лица из возможных. Волосы дарить – к несчастью. И ты не любишь украшения.

– Подари мне то, что станет постоянным напоминаньем о том, сколько времени мы проводили вместе здесь, в этой оранжерее. Я знаю, что мне будет дороже всего. Вот это маленькое миртовое деревце в горшке, о котором ты заботишься с такой нежностью.

Эльфрида задумчиво посмотрела на мирт.

– Я спокойно привезу его в Лондон в шляпной коробке, – сказал Найт. – И поставлю его на подоконник, и, потому, так как он все время будет у меня перед глазами, я буду думать о тебе постоянно.

Так уж вышло, что миртовое деревце, на которое указал Найт, имело особое происхождение и историю. Первоначально оно было веткой мирта, кою носил в петлице Стефан Смит, и затем он взял эту веточку, посадил в горшок и подарил ей, сказав, что если мирт примется, то пусть она ухаживает за ним да его вспоминает, пока он будет далеко.

Эльфрида посмотрела на деревце с тоской, и так как она была по-прежнему верна памяти о любви Смита, то просьба Найта отдать ей именно его заставила ее почувствовать боль и сожаление. Нет, будет верхом бессердечия, если она расстанется с этим миртом.

– Неужели нет ничего, что пришлось бы тебе по сердцу больше? – спросила она печально. – Это же самый обыкновенный мирт.

– Нет, я очень люблю мирт. – Видя, что она приняла в штыки его просьбу, он спросил снова: – Почему ты возражаешь, чтобы я взял именно этот?

– Ох, нет… я не возражаю прямо… это было просто чувство… Ах, смотри, вот другой побег мирта, совсем юный и такой же маленький… Куда более ценный сорт, и листья у него красивее… myrtus microphylla.

– Он прекрасно подойдет. Давай отнесем его ко мне в комнату, чтобы я не позабыл его. А что за романтическая история связана с другим?

– Его мне подарили.

Разговор оборвался. Найт больше об этом не думал до тех пор, пока не вошел в свою спальню вечером и не нашел второй мирт, что стоял в горшочке на его туалетном столике, как он и приказывал. В течение минуты он стоял, любуясь свежими листьями в свете свечей, и затем вспомнил о дневном разговоре.