Словом, она надеялась на лучшее, но на сердце у нее было неспокойно. Если он так глубоко переживал по такому пустяку, что же он сказал бы, если б узнал все и увидел это с той точки зрения, с какой это видит миссис Джетуэй? Тогда он никогда не сделает ее самой счастливой девушкой на свете, назвав ее в церкви своей навсегда. Эта мысль ограничивала ее, словно края могилы, когда бы она ни возникала в ее объятом тревогой уме. Она пыталась убедить себя, что миссис Джетуэй никогда не причинит ей такое жестокое зло и не увеличит плохое впечатление от ее глупости какими-либо намеками, и пришла к выводу, что сокрытие правды, раз уж оно было начато, необходимо продолжать, сколько возможно. Поскольку если он что и мог счесть плохим поступком, так это факт, что она скрывала правду умышленно.

Но Эльфрида знала, что миссис Джетуэй – ее враг и что та ее ненавидит. И возможно, вдова решится на самый скверный поступок. И если она совершит его, то все будет кончено.

Способна ли эта женщина прислушаться к разумным доводам и можно ли ее уговорить не разрушать жизнь той, кто никогда не причиняла ей зла намеренно?

В долине Энделстоу между поместьем Скалы и побережьем царила ночь. Ручей, что этим путем струился к морю, можно было различить по журчанию, и над ниткой его потока повисла белая полоса тумана. По левую сторону от долины на фоне неба вырисовывался явный черный силуэт церкви. В другой стороне были заросли орешника, несколько деревьев и там, где деревья отсутствовали, росли дроки, дерны – высотой в рост человека, – стебли их были такими же толстыми, как бревно. Изредка слышался пронзительный крик какой-нибудь птицы, что летела, объятая ужасом, со своего первого ночлега, ища новый насест, где можно будет в безопасности провести ночь.

Если из долины подниматься в гору да идти по аллее под сенью низкорослых дубов, то один фермерский коттедж все еще можно было разглядеть в вечерних тенях. Он стоял в абсолютном одиночестве. Дом этот был довольно просторен, и окна некоторых комнат заколотили досками снаружи, что придавало особенно заброшенный вид всему строению. От парадной двери шел ряд грубых и деформированных ступеней, высеченных в сплошной скале, который вел вниз, к берегу ручья, что в конце разливался водоемом, где журчала вода. Это было явно сделано для обеспечения водой жителя или жителей коттеджа.

Послышались легкие шаги, что спускались с высокого склона холма. На тропинке появился неясный силуэт – движущаяся женская фигура, коя вышла вперед и робко постучалась в дверь. Никакого ответа не последовало, стук повторился с тем же результатом и раздался в третий раз. Этот раз тоже оказался неудачным.

На первом этаже коттеджа всего два окна не были заколочены досками, из одного окна струился свет, и никакие ставни, никакие занавески не заслоняли комнату от глаз прохожих. После наступления ночи так мало людей ходило этим путем, что подобные предосторожности, возможно, казались излишними.

Изменчивость лучей света, что падали на деревья, говорила о том, что комната освещается только светом огня, пляшущего в камине. Гостья, после того как она в третий раз постучалась в дверь, отступила немного влево, чтобы рассмотреть комнату, и откинула с головы капюшон. Танцующее желтое сияние огня озарило прелестное и встревоженное лицо Эльфриды.

Огня в камине оказалось достаточно, чтобы ярко освещать всю комнату и для того, чтоб рассмотреть, что мебель в коттедже куда богаче, чем можно было ожидать от такого заброшенного дома. Наблюдения также убедили Эльфриду в том, что комната стояла пустой. Кроме легкого трепетания и колыхания языков пламени, ничто больше не двигалось в комнате и ничего не было слышно.

Она повернула ручку двери и вошла, сбросив с себя плащ, который ее укутывал, из-под которого она появилась без шляпки или чепца и в некоем полуодетом виде, в каком люди в провинции обыкновенно ужинают. Затем, шагнув на ступеньку лестницы, она позвала отчетливо, но несколько испуганно:

– Миссис Джетуэй!

Никакого ответа.

Со взглядом, который выражал облегчение и сожаление одновременно, означающим, что облегчение шло от сердца, а разочарование – от разума, Эльфрида несколько минут постояла на ступеньке, словно не могла решить, как ей поступить. Решившись ждать, она села на стул. Минуты тянулись, и, когда она просидела как на иголках около получаса, она пошарила в своем кармане, вытащила оттуда письмо и оторвала от него чистый белый лист. Затем, взяв карандаш, она написала на листке:

ДОРОГАЯ МИССИС ДЖЕТУЭЙ!

Я была у вас в гостях. Я очень хотела с вами увидеться, но ждать дольше я не могла. Я приходила вас умолять не претворять в жизнь те угрозы, что вы мне неоднократно повторяли. Не говорите никому, я умоляю вас, миссис Джетуэй, не говорите ни одной живой душе, что я однажды тайком сбежала из дому! Это разрушит мои отношения с ним и разобьет мне сердце. Я сделаю для вас что угодно, если только вы будете добры ко мне. Именем нашей обычной женской солидарности я умоляю вас: не оскандальте меня.

Искренне ваша, Э. СУОНКОРТ

Она сложила записку углом, обозначила адресата и положила ее на стол. Затем снова набросила плащ с капюшоном на свою кудрявую голову и вышла так же тихо, как и вошла.

В то время, как все это происходило в коттедже миссис Джетуэй, Найт, перейдя из столовой в гостиную, обнаружил там миссис Суонкорт, что сидела одна.

– Эльфрида исчезла наверху или где-то, – сказала она. – А я перечитываю статью в старом номере «Презента», который совсем недавно случайно попался мне на глаза, – это статья, про которую ты когда-то сказал нам, что она написана тобою. Что ж, Генри, при всем уважении к твоим литературным дарованиям позволь мне сказать, что эти твои словоизлияния, по моему мнению, просто полная чушь.

– О чем она? – спросил Найт, беря в руки журнал и читая.

– Так-то, не надо краснеть за нее. Признай, что жизненный опыт научил тебя быть более милосердным. Я за всю свою жизнь не читала столь неблагородных отзывов – от мужчины, я имею в виду. Так-то, я тебе прощаю: это было до того, как ты познакомился с Эльфридой.

– О да, – сказал Найт, поднимая глаза. – Теперь я вспоминаю. Текст этой проповеди был вовсе не моим, а был предложен мне молодым человеком по имени Смит – тем самым, о котором я говорил тебе как об уроженце здешних мест. Я решил в то время, что идея довольно оригинальная, и утяжелил ее до веса нескольких гиней, поскольку мне самому больше ничего не пришло в голову.

– Какую именно идею ты называешь текстом? Мне любопытно это узнать.

– Что ж, вот эту самую, – ответил Найт немного неохотно. – Такой жизненный опыт учит следующему: что возлюбленная, как твой портной, ничуть не меньше его и неизбежно неловка в исполнении своих обязанностей, если ты у нее первый покровитель, и наоборот, возлюбленная, коя прекрасно справляется с первым поцелуем, непременно практиковалась в занятиях подобного рода.

– И ты хочешь этим сказать, что написал это на основе впечатлений от высказывания какого-то другого человека, не проверив его слова самостоятельным чтением?