гневе плакала, вытирая слёзы и ёрзая на стуле, словно с трудом могла на нём удержаться.

– Значит, – добавила она, – и ты со мной разрываешь, не хочешь ни совета, ни моих благодеяний, ни сердца! Очень хорошо, но соизвольте помнить, что поссориться со мной можно, но задобрить меня потом – никогда; соизвольте помнить, что я тут ещё в этом королевстве, пока мой господин и король жив, кое-что значу, а если бы даже Бог его у меня взял, у меня есть друзья и будут защитники.

– Меня мучает то, – сказал холодно Август, – что ваше королевское величество уже сейчас считаете меня своим неприятелям, не сыном, когда я ничего не сделал.

– Как – ничего? – прервала Бона. – Вспомни, как мы расставались, и как встречаемся сегодня. Ты падал мне в ноги, когда я тебя снабдила в дорогу, потому что тебе не с чем было бы ехать в Литву, если бы не мои благодеяния.

– За которые и сейчас я благодарен, – прервал Август, – но не знаю, как показать мою благодарность.

– Мне не надо никаких знаков благодарности… для себя ничего, – начала, возвышая голос, Бона, – я желаю тебе добра. Ты не должен дать унижать себя королю Фердинанду и позволять навязывать жену.

Она поглядела на сына, лицо которого выражало постоянное решение.

– Ни для короля Фердинанда, ни для императора я сделаю то, что жену заберу, – сказал он сухо, – но для собственной совести. Это долг. Бедная королева достаточно вытерпела, наступило время, чтобы заняла положение, на какое имеет право.

– Право?! – иронично повторила Бона. – Право? Ни одного гроша приданого она до сих не внесла, живёт по нашей милости.

Эта неловкая вставка намёка о приданом покрыло румянцем лицо молодого короля, который живо добавил:

– В своём письме король Фердинанд объявляет о выплате значительной части суммы приданого через несколько месяцев.

– А! На обещания они всегда горазды, – рассмеялась Бона.

Разговор, казалось, исчерпан. Королева знала то, в чём хотела убедиться; молодой король тоже чувствовал, что прежние отношения с матерью навсегда были порваны и изменились. Сильную, пылкую любовь должна была сменить ненависть.

Даже не приближаясь к матери, которая сидела, развалившись на стуле, он низко поклонился и направился к двери. Бона, наверное, ожидая чего-то ещё, вскочила, будто хотела бежать за ним, и, сразу сдержавшись, кивнула головой и упала на подлокотники сидения.

Сигизмунд Август, немного задержавшись в прихожей, где его ждали каморники, вернулся в покои жены, которую видел только издалека.

Занимаемые ею комнаты были такими узкими и неудобными, что в главной из них большая портьера отделяла её половину от спальни, в которой сидела Холзелиновна.

Казалось, Елизавета ждала мужа, сидела за столом, перебирая открытую шкатулочку, в которой содержались письма отца, матери, братьев и сестёр. Выражение почти детской радости оживило её немного бледное личико.

Было видно, что в эти минуты надежда делала её счастливой.

Услышав вдалеке шаги, она догадалась о любимом, желанном муже, объявив о котором в двери, сам придворный ушёл. Август вошёл свободной походкой и с ясным лицом, оглядел комнату, улыбнулся. Королева встала и робко, сдерживаясь, сделала несколько шагов вперёд, здороваясь с ним низким поклоном.

– Я пришёл только на минуту, – сказал Август, – спеша объявить моей милой пани, что отсюда мы вместе поедем в Вильно. Поэтому делайте приготовления к этому.

Елизавета сложила руки и, не умея словом, отвечала долгим благодарным взглядом.

– Как долго мы останемся в Бресте, не знаю, – прибавил Август. – Верьте, что я хотел бы как можно меньше.

Сказав это, молодой король, который, казалось, не осмеливался подойти ближе, и даже руки её не коснулся, внимательно изучал её глазами, а его лицо свидетельствовало, что скромная, мягкая, боязливая молодая пани схватила его за сердце.

– Тут столько людей на нас смотрит, столько дел нужно уладить, – добавил Август, – что вы не будете удивляться, что много времени не могу с вами провести. Вознагражу себя в дороге и на месте в Вильне.

Сказав это, он поклонился с рыцарской галантностью, рукой приветствовал королеву, которая склонилась перед ним, и быстро вышел.

Холзелиновна так боялась для своей госпожи сильного впечатления при этой встрече, что всё это время стояла у портьеры на страже, а чуть только дверь закрылась, прибежала к Елизавете, которая сидела в кресле. С беспокойством опустившись перед ней на колени, она вглядывалась в её личико, которое на мгновение побледнело, но румянец живо на него вернулся. Руки королевы сплелись на шее воспитательницы

– Ты видела его? – шепнула она. – Как он красив, как божественно красив, какой он серьёзный, какой сладкий голос его уст, какой взгляд, кормящий жизнью, что за музыка в этих словах, что за изящество в движениях! Ты видела, когда он со мной попрощался? Но ты, ты, моя Холзелин, не читаешь, как я, в его глазах, голосе и речи, которая для меня имеет другое значение. Я чувствую то, что он хочет поведать, а не говорит, что думает. Кэтхен! Мы будем счастливы!

И, прижавшись к её уху, шепнула:

– А, Бона будет в ярости, она, что так хотела видеть меня под своими ногами, умоляющую о милости!

Успокоившаяся воспитательница встала, пытаясь отвлечь свою госпожу, чтобы слишком не дала себя захватить сильным чувствам, пыталась её развлечь, подвела к окну, показывая отряды, коней и оригинальные наряды постоянно приезжающих в замок панов.

Брест был полон, огромный съезд, и даже послы короля Фердинанда там оказались, которые, по совету Марсупина, не давали покоя старому королю.

Чуть только Сигизмунд Август вернулся в дом, который он занимал в городе, когда ему объявили подканцлера, ксендза Самуэля. Епископ Плоцкий поспешил туда, желая опередить иное влияние и действовать на пользу молодой королеве, поскольку не знал, как был расположен молодой король, а Бону боялся.

Сигизмунд Август пошёл ему навстречу с тем чуточку более радостным лицом, которое привёз из Литвы. Епископ любезно его приветствовал… они сели вдвоём в первой комнате.

– Я спешил поздороваться с вашим высочеством, – сказал ксендз Самуэль, – и предупредить вас, что король-отец сильно желает, чтобы однажды недоразумения с королём Фердинандом окончились. Даже сюда прибыли послы, настаивая на том, чтобы королева Елизавета поехала с вами в Литву.

– Но это дело решённое, – сказал молодой король, – не вижу для этого никакой помехи. Мы все согласны. До сих пор, правда, было негде разместить королеву. Замок после пожара не был отреставрирован, а пока мы туда переедем, он будет готов.

– Слава Богу! – сказал тот, складывая руки. – Права Божьи и людские, справедливые желания семьи и старого короля будут удовлетворены.

– Да, – подтвердил Август, – я этому так же радуюсь,