– Как… – Ки-Клат хотел спросить, что случилось, но в горле встал ком.

Бакар погладил девушку по руке и посмотрел на молодого Кигила.

– Она хотела избавиться от ребенка. Целитель дал ей настойку и сказал точное количество капель, но она не дождалась эффекта и выпила все, что осталось, – он нежно провел пальцем по щеке и губам девушки, – какая же ты глупая, Мэй!

Мэй-Ланги виновато улыбнулась, и по щеке ее скатилась слезинка.

– Зачем? – потрясенно вымолвил Ки-Клат.

– Она не знала, мой он или твой, – горько усмехнулся Бакар, – какая разница, Мэй! Я бы в любом случае помог. У него было бы все.

Он злится на нее, вдруг с изумлением понял Ки-Клат. Как можно злиться на умирающую? Сам он едва не задыхался от осознания собственной беспомощности, жалости, любви и ревности. Как он хотел бы сейчас побыть с ней вдвоем, хотя бы это короткое время, которое осталось.

– Для тебя может и нет разницы, а для меня – есть, – тихо сказала Мэй, – прости, Бакар, если огорчила тебя. Ки-Клат, ты ведь понимаешь…

– Понимаю, Мэй, я люблю тебя.

– Верю. Я посылала за Бакаром, а ты пришел сам. Ки-Клат, я очень хотела бы сказать тебе то же самое. Прости, если сможешь.

– Сердцу не прикажешь, Мэй, мне не за что тебя прощать, – грустно сказал Ки-Клат, – я шел сюда, чтобы подарить тебе медальон. Вот, возьми.

Он вложил медальон-клюковаста в ладонь куртизанки и сжал ее обеими руками.

– Ты очень хороший, – улыбнулась Мэй-Ланги, – я подержу его, пока смогу, но потом… ты его забери… на память.

Ки-Клат проглотил слезы и кивнул.

– Вы побудете со мной? Оба? Целитель сказал, уже недолго.

– Конечно, Мэй, – ответил Бакар, – может, есть еще что-то, может, тебе чего-нибудь всегда хотелось, только скажи, мы можем успеть.

– Ты иногда бываешь таким милым, – снова улыбнулась Мэй, – но, пожалуй, у меня все уже есть. Разве только… было бы здорово, если бы ты спел строевую песню Ар-Рааров. Мне всегда нравилось смотреть, я всегда бежала к окну, когда по улице проходили войска в черных мундирах… А еще – обожаю твой голос.

Бакар кивнул, прокашлялся и запел своим глубоким баритоном. Голос ни разу его не подвел, не дрогнул и не сфальшивил. Даже Ки-Клат заслушался, на миг позабыв о скорбной минуте.

Наступление бьют для него барабаны,

На груди у него вместо золота шрамы,

Убоится в смертельном бою даже Тарр

Храбреца, чьим родителем был Ар-Раар.

Клич врага боевой ему в глотку забьем,

Мааданд лишь «Раар» будет слышать.

Где стоит Ар-Раар, там рубеж защищен,

Лишь победой живем мы и дышим.

Топор самый острый и грозный на свете

Заставит врагов за злодейства ответить.

Всегда побеждал, но побед было мало

Несгибаемый воин – хозяин пырларла.

Клич врага боевой ему в глотку забьем,

Мааданд лишь «Раар» будет слышать.

Где стоит Ар-Раар, там рубеж защищен,

Лишь победой живем мы и дышим.

От кого не укроется враг недостойный?

Кто не спит, чтоб жилось в Мааданде спокойно?

Кто себя не жалел, кровь в боях проливал?

Ар-Раар и его черногривый пырларл.

Клич врага боевой ему в глотку забьем,

Мааданд лишь «Раар» будет слышать.

Где стоит Ар-Раар, там рубеж защищен,

Лишь победой живем мы и дышим.

Спустя несколько часов мужчины молча вышли на крыльцо. Ки-Клат ощупывал в кармане медальон, который забрал из похолодевшей ладони Мэй-Ланги.

– Куда пойдешь? – спросил Бакар.

Ки-Клат пожал плечами. Идти больше некуда и незачем, его жизнь закончилась только что там, в спальне, наверху, где голосила Ги-Лити и громко всхлипывал Ки-Лен.

– Идем ко мне. Не хочу быть один. Ты, думаю, тоже, – Бакар взял его за плечо и слегка подтолкнул.

Ки-Клат безвольно последовал за ним.

– Где Торэр? – спросил он. Ему нужен был друг.

– Я освобожу его от службы на вечер, – пообещал Преемник Ар-Рааров.

Ки-Клат забылся беспокойным пьяным сном только под утро, прямо за столом покоев Бакара. Он старался держаться, но после нескольких бокалов уже глотал вино пополам со слезами. Ну и пусть Бакар и Торэр считают его тряпкой, они, Ар-Раары, из другого теста. Вон Макар, у него на глазах погиб весь его отряд, а поди ж ты, не плачет и уже, едва встав с постели, готов вернуться к службе. Когда слезы и силы кончились, Ки-Клат просто уронил голову на руки и закрыл глаза.

– Бедолага, – с сочувствием сказал Торэр.

Бакар кивнул. Ему тоже было жаль и Мэй-Ланги, и мальчишку, и как ни крути, а это его глупая шутка привела к трагедии. Но все же это чувство было сродни тому, что испытывает ребенок, сломавший любимую игрушку. Его больше волновало совсем другое.

Ки-Клат вновь поднимался по лестнице в комнату Мэй. Вот и дверь. Мэй стоит возле окна. Он никогда еще не видел ее такой красивой. До него не сразу дошло, почему она так прекрасна. Но потом он понял, она смотрит на него с любовью. Впервые со дня их встречи.

– Ки-Клат, – сказала она певучим голосом, – твоя любовь настоящая драгоценность. Береги ее.

Вне себя от радости юноша бросился к ней, но она вдруг пропала. Там, где только что у окна стояла девушка, на окне сидела птица. Ки-Клат узнал ее, точь-в-точь как у него на медальоне. Волшебные трехцветные перья. Его оживший тотем.

– Я жду тебя, – пропела птица голосом Мэй-Ланги и выпорхнула в окно.

– Нет, Мэй, подожди! – закричал Ки-Клат, дернулся и чуть не упал со стула.

Торэр вовремя среагировал и поймал его за руку.

– Порядок, дружище? – участливо спросил он, заглядывая Ки-Клату в лицо.

Все еще во власти сна, юноша кивнул и потер виски. Реальность вернулась, а с ней и боль.

– Да… я… мне нужно домой.

– Идем, я тебя провожу, – сказал Торэр, вставая, – не возражаешь, Бакар?

Глядя в кубок, Бакар помотал головой.

– Нисколько, – и, подождав, пока закроется дверь с обратной стороны, продолжил, – можете все валить, кто куда. Бакару и одному хорошо.

В кубок упала слеза.

– Бикир, ты уверен, что она похожа на пырларла? – Ги-Мла окинула Луну критическим взглядом.

– А то! – сын Митверхала был весьма доволен своей работой, – только эта гадость прошла даже сквозь перчатки, и руки у меня теперь пятнистые, как лапы Мурца.