Что же было дальше? Бесконечно долгие месяцы под одной крышей с незнакомой женщиной, которой подменили его мать – пусть не совершенную, но хотя бы любящую родное дитя. А потом… потом ранним февральским утром она отвела его в садик и, вернувшись домой, в квартиру на пятом этаже, выбросилась из окна.

Опекунство над малышом взяла его больная раком бабушка, которая умерла за два с половиной года до его совершеннолетия. И остаток подросткового периода ему пришлось доживать в детском доме, поскольку никто из известных ему родственников не согласился взять обузой сынка, чья мать еще при жизни уж не один год назад как наплевала на всех. Он боялся, что, выйдя оттуда, отправится прямиком в армию, но, к его счастью, оказался непригоден для службы (прелести едва заметных глазу большинства людей внутренних анатомических недостатков). И с девушкой, с которой познакомился за полгода до совершеннолетия, уехал в Пензу, где они почти сразу поженились. Объективно она, конечно, была малопривлекательной: с такой, по его мнению, не походишь по улицам с гордо поднятым подбородком. Зато у него появилась крыша над головой, благодаря чему не пришлось бродяжничать (об обещанной ему по достижении совершеннолетия квартире все внезапно позабыли). А помимо того он мог оставаться уверенным в том, что она ни к кому никогда не убежит – разве приглянется такая нормальному парню, не познавшему тех же бед, что он, тем более парню – или совсем уж взрослому мужчине – красивому и успешному? Так и прожили они без ссор и неприятных происшествий целых пятнадцать лет (впрочем, и сейчас живут вместе, просто мыслями он теперь почти постоянно с…). Пока, в свой выходной прогуливаясь вдоль домов, не пересекся со слабоумной, которой чего-то ради вздумалось сыпануть добротную банку соли на его не заживающую с самого детства рану.

Лишь однажды он рассказал жене о своей матери, о том, что ему пришлось пережить. Но никогда не делился тем, что иногда по вечерам и ночам травмирующие воспоминания всплывали на поверхность, как порой всплывают трупы со дна озер и рек. Однако теперь он точно знает, как утихомирить внутреннюю боль и победить свою мать, за что он благодарен никому иному, как той слабоумной.

Семьдесят девять месяцев. Да, именно столько прошло с того самого дня, когда он впервые убил. Потом для жены он выдумал байку, будто в Санкт-Петербурге живут его троюродные и даже двоюродные родственники по материнской линии, с которыми ему хотелось бы возобновить контакты и видеться хотя бы раз в год. И вот раз в год, непременно летом, он покидал Пензу, но держал путь не в северную столицу России, а другие города, где после себя оставлял чаще всего один или два трупа – в основном молоденьких доверчивых девиц. Хотя однажды ему под руку попалась старушка, которая, как говорится, оказалась не в том месте и не в то время.

Так он выезжал на охоту на протяжении шести лет. Но после – что-то пошло не так. Уже осенью он вдруг поймал себя на мысли, что не может – просто не в силах – ждать следующего лета, его мозг и тело, казалось, преждевременно затребовали чужой плоти и крови. Подчинившись внутренней прихоти, во второй половине октября он взял больничный и, пока держал маршрут в Санкт-Петербург (куда направился впервые за шесть лет), осознал (как ему думалось), отчего так рано сорвался: на самом деле ему хотелось увидеть родной город, что неприметным пятнышком лежал на картах всего в двух сотнях – или около того – километров к юго-западу от Питера. Хотелось узнать, насколько сильно городок изменился, пройтись по родной улице, вокруг родной хрущевки. И, быть может, даже побывать на могиле родной матери, если только сможет ее найти. Если сможет… А уж когда найдет…

Нет, никаких трогательных сцен за этим не последует. Он скажет ей: «Пошла ты! Я уделал тебя! Уделал! Я счастлив! А ты просто была эгоцентричной слабачкой, тупая ты стерва!» – после чего плюнет на надгробие. Или даже подожжет, облив спиртом, а затем отпляшет на нем. Бесчеловечность за бесчеловечность.

Подъезжая тогдашним ранним вечером к Терниевску по той дороге, по которой ехал сейчас в обратном направлении, на самой его окраине издали приметил внушительных размеров дом, возвышающийся на поле, отделенном от улицы полосой деревьев. Замедлив ход, всмотрелся в него. Поскольку с заходом солнца городок погружался в сумрак, разглядеть что-либо с расстояния в многие сотни метров было не так-то просто. Но все же мужчине удалось различить на стенах дома заколоченные досками окна и оценить его общую обветшалость.

«Интересно, он был построен до моего отъезда или уже после? – устало думал он, не припоминая, чтобы когда-нибудь бывал в этой части городка. – В любом случае в нем и переночую. К черту гостиницы с этими вшивыми регистрациями. Не хочу здесь отмечаться». Выбрав удачный момент, чтобы его никто не приметил, съехал с трассы на поле, медленно прокатился по рытвинам и ухабам, въехал в лесополосу и, оставив автомобиль так, чтобы его не приметили с дороги даже в светлое время суток, со своей сумкой-почтальонкой зашагал в сторону дома. Не без труда дойдя до него, заглянул в окно, нижняя половина которого оказалась незакрытой, ничего не разглядел (включать фонарик с улицы ему не хотелось). Обогнул дом, вошел внутрь и медленно передвигался с включенным фонариком. Осмотрел все помещения – все, в которые смог войти, – чтобы убедиться, что здесь он один, и обосновался на чердаке. Ближе к ночи ему пришлось пройтись до машины – забыл прихватить с собой еду. А вернувшись в дом, прямо в прихожей столкнулся с каким-то неопрятно выглядящим, с разящей от него вонью мочи и спирта человеком – скорее всего, бездомным, который, как позже понял рыжеволосый гость, поднялся из подвала, заинтересованный внезапно объявившимся кем-то, кто мог оставить здесь, внутри, нечто занятное. Какое-то мгновение они вглядывались в темные силуэты друг друга, а потом мужчина с пакетом еды в руке включил фонарик и направил луч света прямо в лицо нежданного невесть кого. Тот молча отвернулся, прикрыв лицо ладонями, а рыжеволосый пнул его прямо промеж ног. Измызганный грязью мужчина взвыл, согнувшись пополам, вернувшийся же гость выпустил из руки пакет и ударом кулака в скулу свалил его с ног.