девственница». И так что не будем наивными и признаем, за что на самом деле борется рыцарь. Уж явно, когда дракон будет сражен, ему будет мало одного только «мой герой», произнесенного с придыханием. Более того, как всегда в таких историях, добрый Сэр Рыцарь рискует головой и бросается на дракона не для того, чтобы «спасти» красивую девственницу, а чтобы «добиться» ее. И вам любой рыцарь из любой эпохи скажет, что значит «добиться».

Некоторые мои собственные друзья с рыцарскими наклонностями видят в призраке гетеросексуального СПИДа не меньше чем сексуальный армагеддон – жестокое окончание будничного разгула последних трех десятилетий. Другие же – мрачные, но более оптимистичные – относятся к ВИЧ как к какому-то испытанию сексуальной выносливости нашего поколения: теперь эти парни превозносят свой будничный секс-спорт как этакую медицинскую бесшабашность, утверждающую непокоримость эротического духа. Цитирую, например, недавнее письмо о СПИДе от друга-оптимиста: «…А теперь природа изобрела очередное препятствие для человеческих отношений – но романтический позыв жив. Он презирает все попытки загасить его – попытки человека, морали и вирусов. И это чудесно. Можно даже вдохновиться человеческой волей трахаться, сохраняющейся вопреки всем препятствиям. Сим победим, так сказать».

Сантименты ловеласа и т. д. Но не могу не думать, что некоторые из сегодняшних рыцарей все еще недооценивают и опасности, и преимущества СПИДа. Они не могут понять, что ВИЧ вполне может стать спасением сексуальности 1990-х. По-моему, они этого не видят потому, что неверно прочитывают вечную историю эротической страсти.

Эротическая воля существует вопреки препятствиям? Вернемся к тому, как наши рыцарь и прекрасная дама обмениваются сладострастными взглядами. И вот рыцарь галопирует к замку со своим исполинским копьем наголо. Только теперь представьте, что опасности нет – никакого дракона, чтобы бояться, бросить вызов, побороться, сразить. Представьте, что рыцарь проходит к даме совершенно беспрепятственно – дракона нет, замок открыт нараспашку, даже подъемный мост опускается автоматически, как дверь в пригородном гараже. И вот внутри прекрасная дама в сорочке от «Виктория Сикрет», манит пальцем. Никто не замечает тут на лице Сэра Рыцаря тени разочарования и того, как слегка печально опадает его копье? Есть в этой истории что-нибудь похожее на страсть и эротику первоначального варианта?

«Человеческая воля трахаться»? Любое животное может трахаться. Но только люди переживают сексуальную страсть – что-то совершенно непохожее на биологический позыв к спариванию. И сексуальная страсть как важная психическая сила в человеческой жизни пережила тысячелетия – не вопреки препятствиям, а благодаря им. Старый добрый коитус становится эротически заряженным и душеспасительным как раз тогда, когда препятствия, конфликты, табу и последствия придают ему обоюдоострый характер: содержательный секс требует победы и падения, преодоления и преступления, он триумфальный и ужасный, экстатичный и печальный. Спариваться могут и черепахи, и комары, но только люди могут бросать вызов, преступать, побеждать, любить: выбирать.

С точки зрения истории и природа, и культура возводили гениальные препятствия, придававшие выбору страсти цену и ценность: религиозные предписания, наказания за адюльтер и развод, рыцарское целомудрие и куртуазная благопристойность, стигма незаконного рождения, институт шаперонов, комплексы мадонна/шлюха, сифилис, подпольные аборты, «моральные» кодексы, опускавшие чувственность на один с дефекацией и вероотступничеством уровень табу… – от викторианского страха перед телом до правила «одна нога всегда на полу»[462] ранней эры телевидения, от автоматической социальной смерти «падших» женщин до борьбы на заднем сиденье, когда девушки отказывали парням, чтобы сохранить самоуважение. Конечно, на взгляд из 1996 года большинство старых сексуальных драконов кажутся дурацкими и жестокими. Но нужно понимать, что в их пользу говорит и кое-что серьезное: пока правили драконы, секс не был будничным – ни разу. Исторически человеческая сексуальность была смертельно серьезной – и чем злее дракон, тем серьезнее становился секс, и чем выше цена, тем выше эротическое напряжение вокруг выбора.

А потом, – как наверняка казалось, совершенно внезапно, – все драконы взяли и склеили лапы. Примерно тогда, когда я родился, во время «революции» в сексуальности, в шестидесятых. НФ-развитие профилактики и противовенерического лечения, феминизм как политическая сила, телевидение как институт, подъем молодежной культуры с ее игрой гормонов в искусстве и музыке, гражданские права, бунт как мода, раскрепощающие наркотики, моральная кастрация церквей и цензоров. Бикини, мини-юбки. «Свободная любовь». Ворота замка не просто распахнули, а снесли с петель. Секс наконец стал необузданным, свободным от упреков, просто очередным аппетитом – будничным. Большую часть революции я провел без зубов и с недержанием, но она наверняка казалось мгновенным раем. Какое-то время.

До большой вечеринки революции я не дорос, но в полной мере прочувствовал дальнейшее похмелье – эротическую немощь семидесятых, когда секс, лишенный основной части своей цены и последствий, достиг в культуре какой-то точки насыщения: свингующие парочки и «мясные» бары, джакузи и ЭСТ-тренинги[463], гинекологические развороты «Хастлера», «Ангелы Чарли», герпес, детское порно, кольца настроения, подростковая беременность, «Plato's Retreat»[464], диско. Я очень хорошо помню «В поисках мистера Гудбара»[465] – этот мрачный рассказ о пустоте и ненависти к себе, которые вызвало десятилетие разнузданного будничного секса. Оглядываясь назад, я понимаю, что достиг сексуального созревания в культуре, которая начала скучать по тем самым драконам, чья смерть вроде бы ее освободила.

Если я хоть в чем-то прав, то будничные рыцари моего собственного унылого поколения вполне могут считать СПИД благословением – даром, может, преподнесенным природой для восстановления какого-то критического равновесия, а может, вызванным подсознательно из-за коллективного эротического отчаяния от постшестидесятнического обжорства. Потому что дракон вернулся облаченным в пламя, на которое нельзя закрыть глаза.

Только без обид. Никто не говорит, будто смертельная эпидемия – это добро. В природе не бывает ни добра, ни зла. Природа просто есть; добро или зло – это только различные выборы человека перед ее лицом. Но наша собственная история показывает, что – по какой бы то ни было причине – эротически заряженное человеческое существование требует для страсти препятствий, для выбора – цену. Что сотни тысяч человек, в мучениях умирающих от СПИДа, кажутся беспощадной и неоправданной ценой за новое эротическое препятствие. Но цена не так уж заметно неоправданней, чем миллионы умерших от сифилиса, непрофессиональных абортов и «преступлений страсти», и не так уж заметно беспощаднее, чем сломанные жизни из-за «падения», «блуда», «греха», «незаконных детей» или бессмысленного религиозного кодекса в браке без любви и уважения. По крайней мере мне – не заметно.

Придется столкнуться с новым драконом. Но столкнуться с драконом не значит наехать на него без оружия и оскорбить его мамку. И эротический заряд опасности секса из-за ВИЧ не значит, что можно продолжать