Лев, в нарядном жупане из голубого сукна с серебряными пуговицами и отложным воротником, в шапке с опушкой из меха желтодущатой куницы, вежливо улыбался и слушал спокойную, мерную речь старого епископа.

Феогност, облачённый в шёлковую рясу, в клобуке с окрылиями, с крестом-энколпионом[205] на груди, рассказывал о нестроениях в Константинополе.

— Заправляет ныне в Царьграде Евлогия, сестра покойного базилевса Михаила. Новый же базилевс, Андроник, всецело ей послушен. Ни о какой унии с рымским папою ныне не поминают. Покойного же базилевса инако как еретиком не именуют.

— Я слышал, святой отец, Евлогия эта — ярая приверженка православия.

— Се верно. Иоанна Векка, патриарха, кой к унии склонялся и грамоты учёные писал, с кафедры убрали. Поставили праведного Иосифа, доброго старца. На Рождество даже богослужение отменили во Святой Софии, чтоб Векка не поминать. А после, как удалился Векк в монастырь, окропили святою водою все углы и иконы в Софийском храме, и Иосифа, от болестей своих едва живого, поставили на место патриаршье. И рукоположил сей Иосиф нового митрополита русского[206], Максима, заместо почившего в бозе владыки Кирилла.

— Кирилл сей был когда-то у отца держателем печати, — со вздохом заметил Лев. — Да, уходят в мир иной души чистые. А Максим, отче, кто таков?

— Грек он. В скором времени в Киеве быть обещал.

— Ты, отче, слышал я, не только по делам Церкви ездил? — осведомился Лев.

Феогност кивнул.

— Прав ты, князь. Ногай меня такожде к тестю свому посылал, велел грамоты передать. О Болгарии говорили, да уж не с Михаилом токмо, но с Евлогией.

— Ну и как?

— Да как? Боится Евлогия хана, вот и весь сказ.

— Кто его не боится, — угрюмо проворчал Лев, вспоминая свою поездку на Дунай и казнь Ивайлы.

Разговор на этом прервался. Князь и епископ принялись за судака.

Лев бросил взгляд на сидящую по левую руку от себя Елишку. Принцесса явно скучала, слушая их разговор. Кроме того, было заметно, что она недолюбливает православного епископа. Лев с едва скрываемой злостью смотрел, как она нарочно на глазах у Феогноста ковыряет пальцем в носу и стряхивает па пол зелёные «козы».

«Маленькая гадюка! Ведь учили тебя добрые жёны при богемском дворе, как следует вести себя на людях. Плёткой бы тебя отходить!» — Лев поморщился и грустно взглянул на епископа. Феогност понимающе кивнул.

Для епископа на столе были поставлены пироги с грибами и изюмом, грибы с лимоном и миндальным молоком. Святой отец ел не спеша, медленно, разговор тоже тёк неторопливо, как широкая, разливающаяся по равнине спокойная река.

Елишка ёрзала па стольце, пинала под столом Льва ногами, князь шёпотом делал ей замечания, одёргивал.

Вспомнилась ему свадьба отца с Юратой. Тогда весь Холм гулял целую седьмицу, даже ночью при берестяных светильниках на дворе веселились хмельные мужики. И каждое утро дворский докладывал князю Даниилу о добром десятке убитых во время пьяных драк. На Руси без этого никак было не мочно. Или если вспомнить его свадьбу с Констанцией — тогда тоже весь город неделю бурлил, как потревоженный улей, вино текло рекой из замшелых бочек, а столы накрывали прямо во дворе и созывали на пир всех желающих, даже простолюдинов.

Сейчас всё было гораздо скромней, хотя Лев и не скупился на угощения. Столы ломились от яств, но такого буйства, как раньше, не допускалось. Не в тех годах уже был жених, чтоб веселиться паче всякой меры, а невеста, напротив, излиха млада. Потому и устроил Лев свадебное торжество не в шумном, многолюдном Львове, а в довольно скромном старинном Теребовле.

Слуга-отрок налил в чару сливовицы. Лев, сделав несколько глотков, отставил чару в сторону.

— Перестань ковыряться в носу, немедленно! — улучив мгновение, прошипел он в ухо жене. — Срамно. Что люди подумают о тебе?

Елишка в ответ лишь нарочито громко расхохоталась.

Лев заскрипел от злости зубами.

Феогност, казалось, не обратил на вызывающее поведение юной княгини никакого внимания.

— Гляжу, княже, окружает тебя великое множество иноземцев. Ляхи, угры, немчины, топерича и чехи такожде, — говорил он. — Зрю немало овец заблудших в стаде Христовом. Лукавыми словесами склоняют их патеры латынские в веру свою. Тако молвлю: коли осилит на Червонной Руси папа рымский, дак и вовсе от княжества твоего не останется ничтоже. Потому, княже Лев, вельми важно, чтоб держался ты крепко православия. Ведаю: нужен тебе брак сей со принцессою. Вижу такожде: добры вы друг к дружке. Сему рад. Но слова мои, княже, попомни. И ещё. Укрепляй волость свою, грады крепи. Со татарами не вздумай воевать. Но и не допускай, чтоб Ногай али Тудан-Менгу копытами коней своих землю Русскую топтали. Мир держи с державами окрестными: с чехами, ляхами, уграми. С Володимиром, братом своим, тож не ратись. Миром споры решай. А теперь, позволь, благословлю вас обоих да поспешу на своё подворье. Негоже святителю напиваться али вместях со скоморохами веселье творить.

— Благодарю тебя, отче, за мудрые слова. — Лев подошёл под благословение епископа и поцеловал наперсный крест-энколпион. Затем он заставил сделать то же упрямо упирающуюся Елишку.

— Не хочу, не хочу. — Девочка-принцесса больно щипала его за руку. Но к Феогносту всё-таки подошла и приложилась к кресту.

— Войди, возлюбленная дщерь моя, в лоно Святой православной церкви. Чти книги наши — в них премудрость великая заключена, — наставил её на прощанье святой отец.

Едва Феогност покинул пиршественную залу, как протиснулся к князю озабоченный посадник Яков.

— Княже! Посол Ногаев на дворе, со свитою! Дак круль угорский, Кун, во хмелю драку с ими учинил! Едва разняли!

— О господи! — Обеспокоенный Лев вскочил со стольца.

Покинув супругу, он быстрым шагом вышел в сени.

На глаза ему попался Кун, со здоровым синяком под глазом.

— Король ты или простолюдин! — сквозь зубы процедил, сверля его полным презрения взглядом, Лев. — Праздник, вижу, мне испортить вздумал! Почто с мунгалами дрался?!

Пьяный Кун едва держался на ногах и в ответ на гневные слова Льва бормотал что-то неразборчивое на своём языке. Снова, как и давеча, обступили его бароны, отодвинули куда-то назад, стали извиняться, кланяться Льву в пояс.

Двор заполонили конные татары в кожаных доспехах. Стояла ругань, неслись гортанные выкрики.

— Наведи порядок! Посла Ногаева пригласи в залу, подведи ко мне! — крикнул Лев посаднику Якову.

Круто повернувшись на каблуках, он вернулся обратно в