беззаботности. — В обычную школу, где на меня шипели чьи-то перепуганные мамаши и бабки, воняющие сердечными каплями. Никому не нравится, когда в одном классе с их драгоценным тепличным цветочком, учится грязное цыганское отродье с полной головой вшей. Я был из тех, кого в школе не ждали, потому что все время был голодный и у меня противно урчал живот. Очень громко. Это, блядь, мешало сахарным деткам решать задачи по геометрии и писать сочинения на тему: «Как я провел самый лучший Новый год в своей самой лучше жизни».

Его голос ровный, без злости, и даже ругательства звучат не как обычно.

— Я сидел в конце класса, между мной и всеми остальными было два ряда пустых парт. Ну, типа, чтобы вдруг не подцепить от меня какую-то заразу. Мне в принципе было норм. А потом одна девочка принесла карандаши. Такие красивые, цветные, целую пиздец какую огромную коробку. Я таких никогда не видел. Но мне так хотелось хотя бы в руках их подержать, что я не выдержал и подсел к ней на уроке рисования.

Я еще не знаю, что будет дальше, но внутренности сжимаются от ощущения его боли, от которой Влад пытается защитить меня даже сейчас.

— Я просто взял пару, хотел раскрасить рисунок. У меня был охуенный рисунок, реально, Нимфетаминка, лучше всех их каракуль вместе взятых и умноженных на сто. — Его смех довольный, но еще больше — злой и раненный. — Но я не мог сдать этот долбаный рисунок, потому что он должен был быть цветным, а у меня не было ни хуя, ни одного карандаша. Я же даже в карман не совал те ёбаные карандаши! Просто взял.

— Влад…

— А эта сахарная девочка начала тыкать в меня пальцем и кричать, что я вор, и что я успел взять что-то из ее вещей. — Он снова смеется. — Меня потащили к директору, вывернули карманы, ничего не нашли. Но ее родители уже ехали, и чтобы это не выглядело просто как их бесполезная трата времени, мне сунули эти ёбаные карандаши за шиворот. Ну и, конечно, большой и здоровый охранник ее жирного папаши вытряс их из меня. Кулаками и ногами.

На лице Влада, пока он это рассказывает, нет вообще ничего. Ни злости, ни ненависти, даже грусти нет. Он просто пересказывает то, что когда-то было частью его жизни, как другие дети вспоминают попытки матери заставить их убираться в комнате.

— Бля, Нимфетаминка, не смотри на меня как на одноногую собаку, — кривится Грей. — Просто хуйня случается. Я рад, что она случилась со мной, а не с тобой или с мелкой. А меня жизнь просто хорошенько отпиздила.

Я не знаю, как ему сказать, что в эту минуту чувствую совсем не жалость. И, кается, если сочувствие останется вообще последней и единственной моей эмоцией, я все равно не смогу испытывать ее к нему. Но мне ужасно жаль, что в этом проклятом мире есть столько злых людей. Как будто у той разбалованной девчонки банты отсохли бы поделиться с голодным мальчишкой своими карандашами. У меня их в детстве было так много, что на уроки рисования я каждый раз приходила с новой коробкой.

Мне ужасно хочется его обнять. Не из глупой сентиментальности, а просто так. Чтобы когда Грей снова будет вспоминать свое ужасное детство, он заодно вспоминал и мои руки. Но Влад уже «переключил» внутренний тумблер — читаю это в его привычной усмешке, когда ловко соскакивает со стула и за секунду сметает со стола посуду в машинку.

Я достаю чашки, заливаю кипяток в чай с кусочками фруктов, а его уже и след простыл.

Только из гостиной начинают раздаваться громкие восторженные визги Марины и его заразительный подбадривающий смех.

Глава тридцать восьмая: Аня

На часах уже почти одиннадцать, когда до меня вдруг доходит, что в доме стало подозрительно тихо. Сегодняшний день был таким изматывающим, что только присутствие Влада не дает мне расслабиться и провалиться в сон. Хотя правильнее было бы сказать — с каждой минутой к полуночи меня начинает потряхивать от витающих в голове мыслей о том, что мы проведем ночь под одной крышей.

Конечно, это будет не в первый раз.

Конечно, Грей точно не будет ни к чему меня принуждать.

Не уверена я только в одном — в том, что мне хватит ума первой на него не запрыгнуть.

Я допиваю остатки чая и крадясь в гостиную, чтобы проверить, почему эти любители приносить в жертву своих звероподобных последователей, вдруг стали такими молчаливыми. И появляюсь как раз в тот момент, когда Влад берет на руки крепко спящую Марину и, подмигнув мне, несет ее на второй этаж. Что-то мне подсказывает, что после всех сегодняшних впечатлений, разбудить ее завтра в школу мне даже пушечный выстрел не поможет.

Возвращаюсь на кухню, в сотый раз пытаюсь смахнуть пылинки с идеально чистых стаканов и тарелок, уже стоящих на своих местах.

Да с чего я вообще решила, что Влад спустится вниз? У него же завтра вылет, нужно выспаться, наверное, и перед поездкой в аэропорт дела есть. Наверное, уже зубы почистил и десятые сны видит.

— Проспит теперь как убитая, — слышу его немного охрипший от смеха голос, и непроизвольно подпрыгиваю на месте, как будто под пятки пустил ток.

— Спасибо, что остался с нами, Грей. — Кажется, голос выдает мои нервы с головой.

— Опять не по имени, — ворчит.

Я потихоньку поворачиваюсь к нему лицом. Звук, который чуть не вырывается из моего горла — странная смесь разочарования и облегчения, потому что Влад не стоит у меня за спиной, а рыскает в холодильнике в поисках бутылочки с соком. Находит такую, отвинчивает крышку и жадно пьет.

Я готова признать себя полной извращенкой, но от вида его медленно скользящего в так глотанию кадыка, у меня начинают дрожать колени. Хорошо, что между нами есть свободное пространство, потому что, клянусь, ничего не помешало бы мне дотронуться до его шеи.

Прижаться к ней губами, попробовать языком на вкус.

Прикусить этот «акулий плавник».

Да блин.

Я резко отворачиваюсь, отвинчиваю кран до отказа и сую под ледяную струю ладони, надеясь, что это хотя бы немного понизит градус кипения моей крови.

— Когда ты вернешься? — Чувствую, что Влад за мной наблюдает.

— Через два, возможно, три дня.

— А вылет у тебя во сколько?

— В двадцать тридцать завтра. Днем есть пара важных дел. И с одним из них мне нужна твоя помощь.