Крысолов же тоже поговаривал об оседлом образе жизни, но чем дальше, тем все меньше. И что-то подсказывало Артему, что фермер из него вряд ли выйдет. Так что Артем совсем не удивился, когда однажды застал его и Банана увлеченно разглядывающими карту какого-то города.

– Да точно, командир! Там такая же батарея, ну чуть меньше, может, чем та, что на Аляске у американцев стояла. Она еще могла целый город обеспечивать – в случае экстренного отключения электричества. Я слыхал, собирались туда по зиме.

– Сходить, что ли, напоследок… – Крысолов, по-видимому, уговаривал сам себя. А Артем подумал, что видеть своего мужа Варька будет все же нечасто, потому что этот «напоследок» может растянуться и на всю жизнь. Ну или как вариант, вместе с ним ходить во все эти походы. И вроде бы она ничего не имела против такой жизни. А еще один доктор команде не помешает никогда, мало ли что с тем же Старым в очередной раз случится.

Отъезд был запланирован на утро. Все вроде упаковано, все собрано, проверено и почищено, а все равно времени не будет с утра. Так что Артем еще с вечера сходил на кладбище. Там, батя говорил, еще его прапрадед лежит, вместе со своей женой, а может, кто и раньше прапрадеда. А вот прадеда нет – где-то под Сталинградом он. Дед есть, а теперь и батя. Он сам-то, интересно, где упокоится? Мысль такая, впрочем, мелькнула у Артема в голове – и прошла. Молодость брала свое, и, несмотря на то что мир, в котором он оставался жить, был по-прежнему жутким и смертельно опасным, это был его мир. Другого у него просто не было, и ему, одному из многих, предстояло постараться сделать его хоть немного более чистым и безопасным.

Он не считал себя героем и искренне полагал, что куда как больше этого звания заслуживали другие члены команды. Ну или хотя бы та биатлонная сборная, что легла в полном составе, отражая прорыв из Китая: рассказал ему Крысолов про этот случай, – в первый год еще случился. Как там того стрелка звали, от него только снайперка осталась оранжевого цвета? Вот они – герои. А он – он просто старался выжить, как и все живое на этой земле.

Все ведь на этой планете хотят выжить…

Март 2012

Дом был старый, добротный, сложенный из толстых сосен. Наверное, прапрадед Коржика построил такой же: чтобы и сыну хватило, и внуку потом, а может, и правнуку досталось без особого перебора бревен, разве что нижние венцы заменить. Те хоть и с осмолом, а все равно подгниют лет за сто. Сам-то Коржик не видел этого дома, а вот отец, говорил, по молодости еще ездил с дедом в деревню и наблюдал тот дом своими глазами. Так что потом с удовольствием показывал, какой толщины были бревна в прадедовском доме, сводя руки обручем над выкаченным вперед животом. (Было похоже, будто отец нес на животе бочонок с пивом, до которого был великий охотник, и вдруг выронил.) И здесь тоже: вон какие лесины на потолок пошли, на пол – чесаные топором, никаких рубанков, а тем более циркулярок и бензопил. Кондовое такое все, сверху донизу, потому и крепким получился, вот и не может к ним оборотень залезть.

«Оборотень» – это так его Коржик назвал. Может, их правильно по-другому называть, он не знает. А так – сильно похож, как раз на того, которого он в кино видел буквально в этом году, только без шерсти. В кино они с Ленкой ходили, на 23 февраля, Ленка тогда, дурочка, боялась сильно, к нему прижималась. А меньше чем через месяц – получите фильм ужасов с доставкой на дом. Не заказывали? Извините, уже уплачено…

Дом крепкий, а все же не крепость и не сейф. Коржик с тревогой посмотрел на потолок: там что-то тяжело стукнуло, с немыслимой быстротой переместилось из одного угла чердака в другой, на тяжелый стол, придвинутый к двери, посыпалась сверху какая-то желтая пыль. Наверху все вроде стихло, и он попробовал осторожно подойти к окну, чтобы выглянуть наружу через узкую щелку. Половица под ногой предательски скрипнула, Коржик аж скривился. И тут же вжал голову в плечи: на дверь, ведущую в сени, обрушился мощнейший удар, еще и еще, стол, подпирающий дверь, даже вздрагивал… потом опять все стихло. Он сглотнул горькую вязкую слюну и вновь осторожно двинулся к окну. Дом был чем еще хорош – у него имелись ставни. Не какие-нибудь декоративные накладочки из фанеры, а настоящие добротные щиты, надежно закрывающие окна. Дубовые, с длинными коваными болтами, которые надо было продевать сквозь стену и закреплять специальной полосой – так, что не выдерешь! – они делались давно умершим мастером в те времена, когда люди понимали, что мир за стенами дома – опасен! Опасный мир за стенами дома мог стать смертельно опасным в любое время, особенно ночью, и потому каждую ночь ставни наглухо закрывались, надежно пряча обитателей дома от всего, что могло на них покуситься, до рассвета, а надо – так и больше. Это потом уже мир обманчиво притворился надежным и ничуть не страшным, убаюкивая всех живущих ложным спокойствием, – так львица в саванне встает и, лениво переставляя ноги, идет в сторону стада зебр, даже не именно в их сторону, а как-то вроде и вбок. Совершенно не интересуясь ими. Вроде как. Ей просто захотелось прогуляться именно вот здесь, неподалеку. Паситесь, паситесь, полосатенькие… И даже если зебры, которые каждую неделю натыкались на не доеденные падальщиками вельда останки своих вчерашних друзей по стаду, все равно попадались в эту ловушку вновь и вновь, что уж тут было говорить о людях, на памяти нескольких поколений которых в этом сибирском краю не происходило ровным счетом ничего опасного. Даже война прокатилась далеко от него, проявив себя разве что мертвящим белым снегом похоронок. Люди расслабились и перестали закрывать ставни, ржавела ковань болтов, за постоянно распахнутыми щитами деловито плели свои сети пауки. Нынешние хозяева дома не раз и не два подумывали, чтобы вообще убрать ставни, и не срывали их только из-за неохоты возиться с крепко сработанным изделием. Тем не менее мастер, сработавший ставни, свое дело знал, как знал и то, что мир может притвориться безопасным. И когда он, глухо рыча и капая кровью с оскаленных желтых клыков, дыша гнилым смрадом раскопанной могилы, рванулся в сторону оцепеневших от ужаса людей, ставни не подвели своего создателя, мирно спавшего на погосте. Наглухо захлопнувшись и спрятав за своими створками двух детей, они с честью выполнили свое предназначение даже после стольких лет бездействия. Вот только не у всех в этом мире был такой дом с такими ставнями…

Коржик, стараясь даже не дышать, выглянул в узкую щелку между захлопнутыми ставнями. Видно не было почти ничего, и он попробовал сместиться чуть вправо, силясь рассмотреть, что же там творится на засыпанном снегом дворе. Справа ничего, кроме краешка забора, не было видно, и он сдвинулся влево. Там видно было, только лучше бы не было: в поле зрения попала окровавленная рука. По синему рукаву куртки он понял, что рука – тети Зои: она не успела убежать, когда мертвец из-за сарая вышел прямо на нее, только ему успела крикнуть, чтобы прятался в дом. Рука медленно поднялась и с силой хлопнула по створке ставня, затем, шурша осыпающейся шелухой старой краски, поползла вниз, потом опять стало тихо. Теперь и слева ничего не стало видно. Коржик осторожно выдохнул в сторону и, стараясь не скрипеть предательской половицей, вернулся к кровати, на которой лежала пышущая жаром Ленка.