сказал я. – Повторюсь. Если нужен процесс, назначьте на группу кого угодно, любой из наших следователей с этим справится. Проведут необходимые допросы, закажут нужные экспертизы, опросят свидетелей, докажут вину подследственных, передадут дело в суд и тут же выбросят его из головы. Я так не могу. Мне даже не важно, чтобы тот же Якир обязательно сел в тюрьму, я не кровожадный маньяк. Мне важно, чтобы наши диссиденты не смогли придумать методику противодействия нашим действиям, важно всегда опережать их, чтобы они играли по нашим правилам, а не мы по их. Я уверен, что если сейчас мы дадим слабину, нам всё равно придется закручивать гайки, но мы опоздаем на несколько лет, а эти годы окажутся решающими. К тому времени даже моё предложение по иноагентам будет неактуальным, эти нормы надо внедрять сейчас, пока ещё не слишком поздно.

– Почему ты так убежден в своей правоте? – спросил Андропов.

«Потому что я из будущего, где всё произошло именно так».

– Это же очевидно, Юрий Владимирович, – сказал я. – Мы бегаем за диссидентами по огромному полю, пытаемся поймать, они уворачиваются, отбегают подальше, кидаются какашками, дразнятся – вот мол, какие неумехи косорукие, ничего вы нам не сделаете... А мы обязаны все эти салочки прекратить, показать настоящие красные флажки, за которые выходить нельзя, потому что там бьют в полную силу.

– И чем это будет отличать от того, о чем пишет писатель Солженицын? – мрачно поинтересовался он.

– Результатом. Тем результатом, который нам нужен. И я не собираюсь делать ничего подобного. Всё будет в рамках закона, но без прежних шуток. Я хочу показать им, что с ними будут обращаться, как со взрослыми преступниками.

– И ты гарантируешь такой результат? – в голосе Андропова явно слышался плохо скрытый скепсис.

– Знаете, Остап Бендер говорил, что стопроцентную гарантию дает только страховой полис, – я криво улыбнулся. – Он, конечно, был ещё тем мошенником, да и в этом утверждении ошибался, но в чем-то я с ним согласен. Нет, Юрий Владимирович, я не могу ничего гарантировать – кроме того, что приложу все свои силы. Я уверен в успехе, но как раз мне нужны гарантии того, что в самый разгар следствия не будет принято некое решение, которое сведет все усилия следственной бригады на нет. [2]

– Вот как... – сказал Андропов. – И ты хочешь, чтобы решение Политбюро по Якиру было отменено?

– Это было бы идеальное решение, Юрий Владимирович, – честно ответил я. – Я не могу ставить условия, но мне хотелось бы уверенности, что из следствия, на которое мы потратим много сил и времени, не выйдет пшик. Вот и всё. Альтернативу я описал, в ней мне места нет, я не смогу так работать. Попробую устроиться инженером, может, смогу придумать парочку рацпредложений.

И снова повисло тяжелое молчание. Мне добавить было нечего – разве что попугать Андропова украинскими делами, но я не хотел всё мешать в кучу. А председатель КГБ явно думал некую думу, что-то взвешивал, прикидывал «за» и «против» и принимал некое решение, от которого зависела моя судьба.

– Решение об аресте Петра Якира принимали на Политбюро ЦК, – наконец сказал он. – Тяжело принимали.

Я промолчал, прикидывая, каким количеством подписок обложат сотрудниц столовой, которых я невольно подставил.

– Предполагалось, что следствие будет вестись обычным порядком, – продолжил Андропов, не дождавшись моего ответа. – Но когда я доложил, что всё идет к суду и приговору, появилась эта идея... у меня есть определенные возможности, и я могу своим приказом провести запрет на тот же открытый процесс. Но ты, видимо, хочешь не этого? Тогда подожди неделю, думаю, я смогу принести и хорошие вести, для разнообразия. Теперь возьмешь удостоверение?

– Возьму, – сказал я. – Спасибо, Юрий Владимирович.

– Пока не за что, – твердо ответил он. – Сегодня будет приказ, что ты выводишься из подчинения московского управления и переводишься в центральный аппарат КГБ. Будешь подчиняться напрямую Филиппу Денисовичу, а через него – мне. Следственная группа останется в твоем ведении – сам начинал, сам и доводи до конца. Но, Виктор, предупреждаю – за результат спрошу. С тебя лично. Готов ты на это?

Конечно, чем выше взлетаешь, тем больнее будет падать. Но разве не этого я хотел? Разве я не стремился стать кем-то вроде главного опричника при царе-батюшке и карать его врагов по всей строгости закона и с положенной по такому случаю жестокостью? И пусть в наши дни царем считался весь многонациональный советский народ, а Малютой Скуратовым я и сам быть не хотел, но сейчас у меня не было другого выхода. Если я