стул на несколько дюймов, так чтобы ее голова оказалась в тени, а тело могло бы наслаждаться приятным теплом. Затем она откинула голову на подушку и выглянула наружу.

Открывшаяся перед ней картина казалась миссис Долдерсон вечной и неизменной.

На ухоженной лужайке стоял кедр — точно так же, как он стоял всегда. Его плоские, горизонтально вытянутые ветви сейчас стали немного длиннее, чем были в ее детстве, но это почти незаметно; дерево и тогда казалось огромным, таким же оно видится и сейчас.

Живая изгородь за кедром выглядела неизменно аккуратной и хорошо подстриженной. По бокам калитки, выходившей в рощу, как и прежде, сидели две выстриженные из кустарника птицы неизвестной породы — Коки и Олли; удивительно, что они все еще здесь, хотя «перья» на хвосте Олли с возрастом так разрослись, что сучки торчат во все стороны.

Левая клумба, та, что вблизи изгороди, так же горит разноцветьем, как и раньше… Ну, может, цветы чуть поярче; миссис Долдерсон казалось, что расцветка цветов теперь стала более грубоватой и резкой, чем прежде, но цветы все равно восхитительны. Роща за живой изгородью изменилась немножко сильнее — молодой поросли стало больше, многие старые деревья погибли. В просветах древесных крон можно было увидеть кусочки красноватой крыши там, где в былые дни никакими соседями и не пахло. Но если отвлечься от этого, все выглядело так, будто между прошлым и настоящим не пролегла целая жизнь.

Стояло дремотное послеполуденное время, когда птицы отдыхают, деловито жужжат пчелы, лениво шепчутся листья, а с теннисного корта, что за углом дома, доносится постукивание мяча да изредка звук голоса, объявляющего счет. Такие солнечные деньки встречались в любом из пятидесяти или шестидесяти прошлых лет.

Миссис Долдерсон улыбнулась этим дням — она их обожала; обожала, когда была девочкой, и еще больше сейчас.

В этом доме она родилась, в нем выросла, из него вышла замуж, потом снова вернулась сюда, когда умер отец; здесь родила двух детей и в нем же состарилась. Спустя несколько лет после Второй мировой войны она чуть было не потеряла этот дом… Однако чуть-чуть не считается. Ведь она все еще здесь…

Благодаря Гарольду. Умный мальчик и удивительно хороший сын… Когда стало совершенно ясно, что дальше содержать этот дом ей не по карману и что его неизбежно придется продать, именно Гарольд убедил свою фирму купить его. Их интересует, сказал он, не дом, а земельный участок, впрочем, как и большинство современных покупателей. Сам дом сейчас не представляет никакой ценности, но местоположение участка очень удобное. В качестве одного из условий продажи четыре комнаты в южном крыле дома были превращены в отдельную квартиру, которая пожизненно предоставлялась миссис Долдерсон. Остальная же часть дома стала общежитием для двух десятков молодых людей, работавших в лабораториях и офисах — фирма построила их в северной части поместья, на территории, где раньше располагались конюшни и луг для выгула лошадей. Миссис Долдерсон знала, что когда-нибудь старый дом будет снесен; ей даже приходилось видеть планы новой разбивки территории, но сейчас, во всяком случае пока она жива, дом и сад в южной и западной стороне поместья останутся нетронутыми. Гарольд заверил ее, что эта земля потребуется фирме только лет через пятнадцать-двадцать, то есть тогда, когда миссис Долдерсон уже вряд ли будет нуждаться в старом крове.

Да и вряд ли она сама будет так уж сильно горевать из-за приближающейся смерти. Рано или поздно человек все равно становится бесполезным и теперь, когда она прикована к своему креслу-коляске, понемногу превращается для всех просто в обузу.

А кроме того, у нее недавно появилось ощущение какой-то отчужденности — она стала чужой в мире окружающих ее людей. Ведь в мире все так сильно изменилось, произошли такие перемены, которые сначала казались ей необъяснимыми, а затем — не стоящими того, чтобы искать им объяснения. Не удивительно, размышляла миссис Долдерсон, что старики так привязываются к вещам; они льнут к предметам, связывающим их с миром, который был им понятен…

Гарольд, конечно, милый мальчик, и ради него она изо всех сил старается казаться не слишком глупой… Только часто это оказывается ужасно затруднительным… Сегодня за завтраком, например, Гарольд был невероятно возбужден в связи с каким-то экспериментом, который должен был проводиться в тот же день, после полудня. Ему просто требовалось выговориться, хотя он, разумеется, отлично понимал, что практически все произнесенное им не доходит до ее сознания. Речь шла опять о каких-то измерениях (столько-то она поняла), и миссис Долдерсон согласно кивала головой, не будучи в силах вникнуть в глубинный смысл слов сына. А в тот последний раз, когда обсуждался сходный вопрос, она имела неосторожность высказаться в том смысле, что в ее юности измерений было только три и что она никак не может понять, несмотря на весь нынешний прогресс, каким образом их вдруг стало больше. Эти слова дали Гарольду повод прочесть ей целую лекцию касательно математического взгляда на мир, согласно которому можно было допустить существование целой уймы измерений. Даже каждый отдельно взятый момент существования являлся, по мнению ученых, определенным измерением по отношению к остальному времени. С философской точки зрения, начал объяснять ей Гарольд… но тут она окончательно отключилась и потеряла нить разговора. Миссис Долдерсон чувствовала себя в тупике. В дни ее молодости философия, математика и метафизика были самостоятельными науками, но теперь они вдруг необъяснимо перепутались между собой. Поэтому сегодня она лишь делала вид, что слушает, издавая время от времени тихие возгласы одобрения, пока наконец Гарольд не усмехнулся смущенно и не сказал, что она милочка и бесконечно терпелива. Потом обошел вокруг стола, нежно поцеловал ее в щеку, обнял одной рукой, а она от всего сердца пожелала ему успеха в сегодняшнем таинственном эксперименте. И тут же в комнату вошла Дженни, чтобы убрать со стола и подкатить ее кресло поближе к окну…

Расслабляющая жара дремотного послеполуденного времени постепенно погружала миссис Долдерсон в полусонное состояние и уносила ее на пятьдесят лет назад в такой же вот летний день, когда она сидела у того же самого окна (разумеется, и не помышляя о кресле-коляске) и ждала Артура… Она ждала его с мучительно замиравшим сердцем… а он… он так никогда и не пришел…

Странно все-таки, как внезапно меняются расклады событий. Если бы Артур в тот день пришел, она, без сомнения, вышла бы за него замуж. И тогда ни Гарольд, ни Синтия не появились бы на свет. Конечно, у нее были бы дети, но только уже не Гарольд и не Синтия…