Ткань легко удерживать в руках… а лист будет скользить по земле и асфальту без проблем.

Марина смотрела в белое от боли лицо и понимала, как страдает этот человек, но ненависть не давала победить состраданию.

— Волокушу⁉ Да это ж целое дело! Может тебе костыль быстрее сделать из палки какой-нибудь, гадская ты, безногая абразина⁉

Майор пропустил мимо ушей ругательство.

— Костыль мы тоже сделаем… когда найдем подходящий материал. Что бы через некоторые препятствия я мог перебираться сам. Пока я такого материала… не вижу. И не факт… не факт, что на костыле получится быстрее. Если у меня перелом… я могу снова потерять сознание от случайного… повреждения и тогда… может, приду в себя быстро. Поэтому разумнее… сделать волокушу сейчас, пока есть из чего. Марина… вы сейчас на нервах, а я больше приспособлен для таких ситуаций. Прошу Вас… довериться мне.

— Довериться тебе! Да я! — Марина, снова осеклась, зарычала, беря себя в руки и принялась копаться в рюкзаке в поисках мультитула.

Около 12 ночи волокуша была готова и они двинулись дальше. Через полчаса измотанная бесконечным днём девушка уже выбилась из сил, но стискивая зубы, продолжала тащить свою ношу вперёд. Марина уже не обращала внимание на скрытность — скрежет листа при движении разносится на десятки метров. Теперь она могла уповать только на удачу. На то, что никто просто не встанет у неё на пути с требованием отдать всё что есть.

Да она бы и отдала и рюкзак старика и свой и этот странный меч в свёртке, лишь бы её не задерживали ни на минуту. Она переступала ватными ногами снова и снова, сжимая зубы от боли впивающейся в ладони жёсткой баннерной ткани.

Словно поняв, что сил на ругань у девушки не осталось, Владимир Михайлович, лёжа на хрустящей и скрипучем профлисте, снова заговорил.

— В Красноярске вы встретите мою жену. Она сопровождает вашего сына. Она объяснит вам, что я не мог по другому, и, вероятно, тогда вы поймёте меня. Мы не знали где вы и что с вами. Вернетесь ли вы вообще за этим мальчиком. А дети, не то что взрослые. Они не могут о себе позаботится сами. Они слишком мало знают, слишком не подготовлены к самостоятельной жизни.

Однако этим заявлением он лишь надавил Марине на болевую точку, подняв в ней новую волну злости. Правда теперь, смешавшись с болью и изнеможением она уже не была такой шумной.

— Давайте так, — вставила она между частыми вдохами сбитого дыхания, — я вам тоже расскажу историю. И что бы вы заткнулись и что бы знали кого учите.

— В Институте у меня была подруга. Добрая, умная и веселая девушка. Но родители её очень опекали. Даже когда ей было уже 18 лет. Они смотрели на неё так, как вот вы смотрите на всех вокруг. Беспомощная, глупая, слабая. Надо тебя беречь, говорили они. Не пускали в клубы на танцы. Не пускали на вечеринки с подругами. Прогоняли парней. Тебя обманут, изнасилуют, бросят. Думали, делают её счастливой. Она стала замкнутой, грустной и толстой. Мы её жалели.

— Потом, — Марина остановилась перевести дыхание. Ей хотелось видеть лицо старика, — не закончив институт, она сбежала из страны с любимым человеком. Это был негр. Какой-то студент, который влюбился в безнадежную девушку, а она влюбилась в него. И тогда он всё организовал. Она стала его женой. В его стране, в его деревне она была для остальных почти святой. Жила счастливо три года в белом доме на холме. Любимая мужем. Родила ему детей. Люди приходили к ней за советом. Посмотреть. Потрогать.

Голос сбился от подступившего к горлу кома.

— Потом она погибла в ДТП. Ехала в автобусе и упала с моста. И что? Что скажешь, старый⁉ Как там тебя? Знаю, что скажешь. По твоему: не доглядели маленькую. Или сама дура, слушала бы папу, жила бы хорошо. А я тебе скажу так: херово бы жила! С таким папой, она жила бы не свою жизнь, а этого гребаного своего папы! А так — она прожила свою! Пусть три года! Но своих! Настоящих, честных! Три сраных своих года! Так что не лезь, бля, ко мне со своими объяснениями, дед! Заткнись и лежи тихо!

………………………………………………………………………………………………………………

Они дошли до станции через сорок минут. На Новороссийской улице, не проронив не звука, майор, обливаясь холодным потом, сам перебрался через два отбойника ограждений и рухнул на измятый лист. Когда Марина на виду у патрулей втаскивала его в круг света одного из фонарей территории Парка А, он был без сознания.

Подбежавший к тупо стоящей на насыпи девушке солдат, принялся взволнованно и радостно суетится вокруг почти развалившейся волокуши. Как оказалось, он ждал её и Владимира Михайловича и знал, что делать дальше.

Вскоре Марина сидела в купе начальника поезда, слушала стук колёс разгоняющегося поезда и смотрела на лежащего на соседней койке старика. Почему-то сейчас ей было очень стыдно.

Глава 30

«Группа Колуна. Адлер. Захват пилота.»

Открыв глаза, Виктор Лицкевич некоторое время не двигался, слушая звуки вокруг себя. Хотелось абсолютной тишины и одиночества, но увы и это было не достижимо, даже тут в номере роскошного Хайятта. Очень тихо, но всё-таки слышно, гудел блок вентиляции. И это бесило. Неужели нельзя было организовать нормально эту долбаную вытяжку⁉ Что бы усталый человек мог побыть в тишине! Номер стоит тридцатку в сутки, а покоя нет!

Но самым противным было мерное сопение прямо у него на плече. Вчера Виктор оплатил на всю ночь довольно дорогую индивидуалку, и отработав все его задания, бабочка отдыхала на его плече. Как же ему не хватило вечером сил выгнать её сразу? Теперь голова болит по непонятной причине, а придется ждать пока эта шмара соберëтся и свалит отсюда. Почему так болит голова с утра? Он же не пьёт давно и следит за здоровьем. Это весь этот бесконечный геморрой с женой и работой.

Как же так получилось, что вся жизнь теперь стала сплошной проблемой. Он живёт с женщиной, которая его давно не любит, с дочерью, которую практически не знает и пропадает неделями на работе, которая может закончится в любой момент. А без работы… Он не хотел даже представлять, каково это жить без этой работы. Только она позволяла Виктору чувствовать себя нормальным человеком. Как живут все эти бедолаги с доходом в 50 тысяч рублей