– Отец? – позвала я, но ответа не было. Мое сердце упало, а потом я услышала стук.

– Би. Отопри дверь. Сейчас же.

Его голос звучал тихо, и я не понимала, испуган он или сердит.

Стук раздался опять, громче, и я увидела, как дверь кабинета затряслась. Потом она вздрогнула от удара.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Я собрала всю смелость и отошла от утешительного света, что лился из глазка. Ведя пальцами по стене, прошла по узкому коридору, повернула за угол – раз, другой – и вышла из потайной двери-панели. Вокруг меня все тряслось и грохотало.

– Я сейчас! – крикнула я в ответ, запирая панель.

Пришлось повозиться с засовами, после чего я отперла дверь в кабинет. Отец распахнул ее так внезапно, что сбил меня с ног.

– Би! – выдохнул он и, рухнув на колени, схватил меня, обнял так крепко, что у меня перехватило дыхание.

Он забыл себя сдерживать. Его страх захлестнул меня с головой. Я напряглась в его объятиях. Вдруг все исчезло, и мне оставалось лишь гадать, действительно ли я ощутила под покровом страха волну любви. Он меня отпустил, но не отвел пристального взгляда темных глаз. Они были полны обиды.

– О чем ты только думала? Почему ты не в постели?

– Я хотела…

– Я тебе не разрешаю. Ты поняла? Не разрешаю! – Он не кричал. Он произнес это голосом, который был куда страшнее любого крика, – тихим и гневным, как рычание.

– Чего не разрешаешь? – спросила я, дрожа.

Он смотрел на меня неистовыми глазами:

– Не разрешаю уходить оттуда, где я тебя оставил. Не разрешаю заставлять меня думать, что я тебя потерял.

Он опять схватил меня и прижал к своему холодному плащу. Я осознала, что с волос у него капает вода и он все еще в уличной одежде. Он, должно быть, приехал и сразу же пошел в мою комнату, чтобы поглядеть, как у меня дела. Не нашел меня там и мгновенно запаниковал. Я почувствовала, как мое сердце странным образом дрогнуло. Я была ему дорога. Очень дорога.

– Когда ты в следующий раз скажешь оставаться в логове, я останусь, – пообещала я.

– Хорошо, – яростно проговорил он. – Что ты тут делала, за закрытой дверью?

– Ждала, пока ты вернешься. – Не совсем ложь, и я не могла сказать, почему не ответила на вопрос напрямую.

– И оттого покрылась паутиной и испачкала лицо. – Он коснулся моей щеки холодным пальцем. – Ты плакала. У тебя на лице две светлые дорожки. – Он сунул руку в карман, вытащил не очень-то чистый носовой платок и потянулся к моему лицу. Я отпрянула. Он посмотрел на тряпку в своей руке и печально рассмеялся. – Я не подумал. Идем. Давай пойдем в кухню и проверим, есть ли там немного теплой воды и чистое полотенце. А ты мне скажешь, где именно ждала моего возвращения.

Он не опустил меня на пол, а понес, как будто не доверял мне достаточно, чтобы отпустить дальше вытянутой руки. Я чувствовала, как Сила гудит внутри его, пытается разбить его стены и поглотить меня. В нем была заточена пугающая буря. Но я с ним не сражалась. Думаю, той ночью я решила, что терпеть неудобство от близости к нему все же лучше, чем оставаться далеко от единственного человека в мире, который меня любил. Подозреваю, он пришел к тому же выводу.

В кухне он налил теплой воды из котла, всегда стоявшего на краю очага, и нашел чистую тряпку, чтобы я смогла вытереть лицо. Я рассказала ему, что из любопытства хотела осмотреть шпионские коридоры и отправилась туда, но потом заблудилась, когда моя свеча погасла, и я испугалась. Он не спросил, как я нашла дорогу назад; уверена, он и не представлял себе, как далеко я забрела по тайным коридорам, и в тот раз я решила сохранить это в секрете. О Волке-Отце я ничего не сказала.

Он отнес меня в мою комнату и разыскал чистую ночную рубашку. Та, что была на мне, испачкалась по всему подолу, а слой паутины и пыли на носках оказался толще, чем сами носки. Отец следил за тем, как я забираюсь в кровать, а потом тихонько сидел возле меня, пока не решил, что я сплю. Тогда он задул свечу и вышел.

Я задремала, но не позволила себе заснуть по двум причинам. Первая заключалась в том, что я хотела отыскать шпионский глазок в моей комнате. Это заняло больше времени, чем я рассчитывала. Он был очень хорошо скрыт среди панелей, которыми были обшиты стены, и находился высоко, так что подсматривающий мог видеть почти всю комнату. Я ощупала ближайшие доски и панели, чтобы найти вход в шпионский лабиринт, но безуспешно. К тому же я замерзла, устала, и теплая постель меня звала.

Однако, забравшись в нее и положив голову на подушку, я опять почувствовала нежелание засыпать. Сон приносил сновидения, а со смерти моей матери они навещали меня почти каждую ночь. Я от них устала; каждый день все вспоминать и записывать в тетрадь было нелегким трудом. Некоторые из самых страшных повторялись. Я ненавидела сон про лодку со змеями. И тот, где у меня не было рта и я не могла закрыть глаза, чтобы не видеть то, что я видела. Я помогла крысе спрятаться внутри моего сердца. Еще был туман, и два кролика, белый и черный, бок о бок убегали от жутких кровожадных тварей. Белого кролика пронзили живой стрелой. Черный кролик кричал, умирая.

Я ненавидела сны, но всякий раз, увидев их вновь, добавляла детали, заметки и проклятия в свой дневник.

Прежде сны не приходили так часто, но все же я видела их и раньше. Я видела сны еще до того, как вышла из материнской утробы. Может быть – порой думалось мне, – сны начались еще до того, как я возникла, потому что они были фрагментами чьих-то чужих жизней, каким-то образом связанных со мной. Я видела сны, когда была младенцем и когда чуть выросла. Одни были приятны, другие – причудливо красивы. Некоторые меня пугали. Я никогда не забывала сны, как другие забывают. Каждый был полноценным отдельным воспоминанием, в той же степени частью моей жизни, что и память о днях, когда мы выкачивали мед из ульев, или о том, как я поскользнулась на ступеньках и ободрала обе голени. Когда я была маленькой, я словно вела две жизни: одну днем, а другую – ночью. Были сны, казавшиеся важнее других, но все имели значение.

Однако той же ночью, когда ко мне явился Волк-Отец, я увидела сон – и, проснувшись, поняла, что он был необыкновенный. Я вдруг осознала, что мои прежние сновидения делились на две части. Были среди них сны, а были – Сны. Мной овладело навязчивое желание все начать заново и записать Сны в мельчайших подробностях, собрать их и сберечь. Я как будто поняла, в чем разница между речной галькой и драгоценными камнями, и осознала, что все девять лет своей жизни небрежно разбрасывала сокровища.

Я проснулась в своей кровати под пологом и немного полежала неподвижно в зимней тьме, думая о том, что должна сделать. Было хорошо записывать все мои сны, но, поскольку я поняла, чем они отличаются друг от друга, придется всё переписать заново. Мне понадобятся чернила, хорошие перья и достойная бумага. Я знала, где это достать. Мне хотелось заполучить веленевую бумагу, но папа бы ее хватился, а я сомневалась, что сумею убедить его, будто моя затея достойна велени. Может, когда-нибудь я смогу приобрести бумагу, которой заслуживают мои Сны. Пока что просто запишу их и сберегу. Я вдруг поняла, что в целом мире лишь одно место годится для обоих занятий. И это представляло собой еще одну трудность.