Ибо я не сомневалась, что после ночной разведки отец проследит, чтобы я не ходила в шпионские коридоры в стенах Ивового Леса сама. Пока я лежала в постели и все сильнее в этом убеждалась, такая перспектива сделалась совершенно немыслимой.

Я мало что рассказала ему о своем путешествии по коридорам прошлой ночью. Он сам понял, что я побывала в шпионском лабиринте и что я испугалась. Возможно, он решит больше меня туда не пускать. Но захочет все проверить. Он, без сомнения, найдет свечу, которую я оставила там про запас и, наверное, разыщет оброненный огарок. Хватит ли ему бдительности пройти по моим следам в пыли весь мой путь? Я не знала. Прошлой ночью он невероятно встревожился, обнаружив, что меня нет там, где он меня оставил. Возможно, мое облегчение, что он вернулся, вселило в него спокойствие.

Я встала и оделась куда быстрее обычного. В комнате было прохладно; я подняла крышку сундука с зимней одеждой, запихнула под нее туфлю, чтобы удержать в открытом положении, и наполовину забралась внутрь, разыскивая шерстяные штаны, стеганую рубашку и пояс с пряжкой в виде птицы. Я выросла. И штаны, и рубашка оказались мне коротки. Надо сказать маме…

Наплакавшись, я подложила хвороста к углям в камине. Когда-то я просыпалась, когда мама разжигала огонь, и она же готовила для меня одежду. Она продолжала это делать еще долго после того, как я сделалась достаточно взрослой, чтобы справляться со всем самостоятельно. Не думаю, что она жалела меня из-за малого роста, ей просто нравились ритуалы, связанные с маленьким ребенком, и она их продлевала.

Мне эти ритуалы нравились, как и ей. Я все еще по ним тосковала. Но что ушло, то ушло, и его не вернешь. Жизнь продолжается.

Я решила разыскать вход в кладовой и придумать, как сделать его доступным. Но это все равно будет не самый лучший путь. Я снова пожалела о том, что из моей комнаты нельзя попасть в коридоры. Шпионский глазок показывал, что один из них проходит прямо за стеной. Может ли существовать вход, о котором не знает даже мой отец?

Я медленно прошла вдоль стен, возобновив поиски. Я видела глазок, но лишь потому, что знала, где его искать. Один древесный завиток на панели был расположен слишком уж удобно. Я осторожно простучала стенные панели, сначала внизу, а потом на такой высоте, куда только могла дотянуться. Но кто бы ни построил коридоры в стенах, он как следует постарался, чтобы их скрыть.

Я вдруг поняла, что голодна. Открыла дверь, повернув ручку, и выскользнула из комнаты. Было рано, в доме царила тишина. Я тихонько прошла по вымощенному каменными плитами холлу и спустилась по широкой лестнице. С тех пор как я побывала в той маленькой комнате в шпионском лабиринте, Ивовый Лес казался мне еще огромнее. Спускаясь по лестнице, я ощущала себя словно снаружи, на открытом пространстве. Потолок казался почти таким же далеким, как небо, а сквозняки, гулявшие по дому, были почти такими же холодными, как ветер за его стенами.

Стол к завтраку еще не накрыли. Я отправилась в кухню, где уже трудились Тавия и Майлд. Тесто для хлеба на неделю поднималось в большом укрытом чане возле очага. Когда я вошла, Эльм вышла, сообщив, что идет поискать яйца. Лгунья.

– Проголодалась, малютка? – приветствовала меня Тавия, и я кивнула. – Ну, тогда я тебе поджарю кусочек хлеба. Запрыгивай-ка на стол.

Я сделала то, что делала всегда, с той поры, как научилась карабкаться: забралась на скамью, а потом села на краешке стола. Потом, чуть поразмыслив, я спустилась и села на скамье, поджав под себя ноги. Так я оказалась почти нужного роста, чтобы удобно чувствовать себя за столом. Тавия принесла мою кружечку, полную молока, окинула меня любопытным взглядом и поинтересовалась:

– Мы растем, да?

Я кивнула.

– Значит, ты достаточно взрослая, чтобы говорить, – заметила Майлд. – Ну хоть скажи: дяаа. – Как обычно, в ее словах, обращенных ко мне, чувствовалась насмешливая нотка.

Я как раз брала со стола кружку. Остановилась. Повернулась, глядя только на Тавию:

– Спасибо тебе, Тавия. Ты всегда так добра ко мне.

Я тщательно проговорила каждое слово и услышала, как позади меня Майлд выронила поварешку.

Тавия на миг вытаращилась на меня:

– Ох, ну-у, на здоровье, Би.

Я отпила из кружки и осторожно поставила ее обратно на стол.

Тавия мягко проговорила:

– Ну-ну. Она точно дочь своего отца.

– Да, это так, – уверенно согласилась я.

– Что правда, то правда… – пробормотала Майлд. Шмыгнула носом и прибавила: – А я-то отчитала Эльм, когда она заявила, будто Би может говорить, если хочет.

Она начала с удвоенным усердием мешать поварешкой в кастрюле. Тавия ничего не сказала, но принесла мне пару ломтей хлеба с прошлой недели, поджаренных, чтобы освежить, и смазанных маслом.

– Выходит, ты теперь разговариваешь, да? – спросила меня Тавия.

Я посмотрела на нее и, внезапно смутившись, опустила глаза:

– Да, это так.

Краем глаза я увидела, как она коротко кивнула:

– Это бы порадовало леди, твою матушку. Она мне как-то раз сказала, что ты можешь произносить множество слов, но стесняешься.

Я уставилась на покрытую отметинами столешницу, мне сделалось не по себе. Я рассердилась, что служанка знала, что я умею говорить, и ничего не сказала. Но я также оценила то, что она сохранила мою тайну. Возможно, я была слишком низкого мнения о Тавии.

Она поставила на стол рядом с моим хлебом горшочек с маминым медом. Я взглянула на него. Теперь, когда мамы нет, кто будет летом заботиться о пчелах и собирать мед? Выходит, это моя забота. Вот только получится ли у меня? Последние пару месяцев я пыталась, но в одиночку у меня не слишком-то получалось. Я наблюдала за мамой и помогала ей, но, когда попробовала собрать мед и воск сама, вышло полное безобразие. Несколько свечей, которые я сделала, были неровными и грубыми, в горшочках с медом плавали кусочки воска и, наверное, пчел. Мне не хватило смелости кому-то на это указать. Чтобы прибраться в мастерской меда и свечей, ушло много часов. Я спросила себя, не придется ли нам теперь покупать свечи. А где покупают свечи? И купим ли мы ароматные, для особых дней? У них не будет того запаха, какой был у маминых…

Когда в кухню зашел отец, я подняла голову.

– Я тебя искал, – сурово проговорил он. – Ты была не в постели.

– Я пришла сюда, чтобы поесть. Папа, я больше не хочу сжигать мамины свечи. Я хочу их сохранить.

Он глядел на меня на протяжении трех ударов сердца.

– Сохранить для чего?

– Для особых случаев. Когда мне захочется вспомнить ее запах. Папа, кто будет делать все то, что она делала? Кто будет заботиться об ульях, качать мед, шить мне одежду и класть мешочки лаванды в мой сундук с вещами? Или всего этого больше не будет, раз ее больше нет?

Он стоял посреди кухни совершенно неподвижно и просто смотрел на меня темными глазами, полными боли. Выглядел он неопрятно: курчавые волосы, отросшие после траурной стрижки, торчали во все стороны, борода топорщилась, и он был в той же мятой рубашке, что вчера промокла под дождем. Я поняла, что он не вытряхнул и не расправил ее, но снял и швырнул на стул или поверх столбика кровати. Мне было его жаль; мама всегда напоминала ему, как делать правильно. Потом я вспомнила, что и сама не расчесала волосы, прежде чем выйти из комнаты. Минувшим вечером я их тоже не расчесывала. Они были еще слишком короткими, чтобы заплетать косу. Я подняла руку и ощупала свою всклокоченную голову. Мы с ним два сапога пара…