– На меня донесешь атаману? – тут же последовал настороженный вопрос. – Под виселицу потащат…

– В доносчиках прежде не состоял и теперь не нанимался. Поступай, как тебе честь велит. А я по своей чести поступать буду… Ну а ежели судьба сведет нас на сражении, тогда Господь нас рассудит.

– Тише, кажись, нас вон тот купчина слышит!

За спиной тут же раздались легкие шаги, шептавшиеся, по-видимому, удалились, но Данила не стал оглядываться: теперь воистину каждый должен поступать по велению совести. Ну а он сам, депутат, купеческий старшина? Как же ему поступать? К чему зовет его собственная совесть? И не страх ли потерять семью, Тимошу заставляет его смиренно стоять вот здесь, в соборе, при чтении манифеста и указов невесть откуда объявившегося государя Петра Федоровича, которого и лицезреть уже однажды ему довелось?.. Ведь остался же в Самаре! Не бежал прочь совокупно с Дмитрием Ерославцевым, с Иваном Коптяжевым, с Александром Богдановым и иными, кто не помышляет и самой малости быть в услужении нагрянувшего на Самару атамана.

Стоял Данила, думал, слушал, как священники служили молебен и на ектениях тако ж упоминали, как и во время обедни, государя Петра Федоровича с наследником, в конце молебна пели государю многолетие. Слушал и размышлял о своей горькой к старости судьбе…

Успел заметить, как есаул с рваной губой дал кому-то знак. Тот знак приняли у выхода из собора, и на площади громыхнули пушки. Самарцы толпой повалили на улицу, разбиваясь на кучки: перед собором на санях поставили три бочки вина. Виночерпии радовали подходивших по очереди самарцев даровым от атамана угощением.

Вокруг задумчивого Данилы носились громкие восторженные крики:

– Дай бог нашему батюшке Петру Федоровичу здравствовать долгие годы!

– Хотим государя на Москве видеть!

– Славься, наш государь-заступник! В петлю головой его супротивников – помещиков да генералов!

Крики вихрились по площади с одного конца на другой. Кто смеялся, кто кричал «Ура-а!» и старался всенепременно обнять стоящего рядом сотоварища и единомышленника…

Сызранский купец Семен Володимирцев ухватил Данилу Рукавкина за локоть и потянул было к бочке с вином, приглашая выпить и по второму разу, но Данила отговорился болезнью желудка и передал сызранцу так кстати оказавшегося рядом сержанта Андрея Мукина.

Володимирцев, ликуя, вцепился в своего бывшего стража.

– Ага, сержант! Идем пить мировую! Как знать, не поведу ли теперь я тебя к Казани пешим ходом, а? Обернется дело так, что отымет у тебя атаман ружье, а мне отдаст… Эх-ма-а! Теперь бы тройку рысаков да под звон бубенчиков: «Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей!»

Андрей Мукин, следуя за Володимирцевым, принял его шутливый тон, и Данила, отходя прочь, услышал, как сержант без всякой укоризны сказал бывшему поселенцу:

– Ишь ты! Стар кот, а масло любит…

У ворот родного подворья Данилу встретил Герасим, по взволнованному лицу хозяина понял, как он озабочен возможным налетом казаков. Потому и поспешил успокоить, проговорил, шепелявя более обычного:

– Вше жделал, Данила, как уговорилишь. А кажа-ки на подворье шамовольно и шага не штупили. Повеление им такое штрогое от атамана дадено, штоб по дворам не шаштать шамовольно.

– Слава Всевышнему, коли так, – тихо отозвался Данила и усталыми шагами поднялся на крыльцо. – Вот только как помочь Анне Петровне – голова кругом идет… Придется отнести ему изрядный гостинец, авось смягчится душа состраданием к невинной женщине. – Хотелось выпить горячего чая, лечь и лежать, лежать, забывшись от всего виденного и пережитого и от чего не отмахнешься, яко от сна кашмарного… Не сон был ныне, а самая что ни на есть давно ожидаемая в Самаре явь: вошло войско, а стало быть, и новая жизнь пришла в город…

Атаманов адъютант Василий Иванов встретил Илью Федоровича по выходе из соборной церкви и доложил, что квартиру он подыскал по совету здешнего бургомистра Халевина в пустом доме бежавшего из города отставного майора и здешнего помещика Ивана Племянникова. Имя этого майора Илья Федорович уже слышал и, вспомнив, повернулся к Ивану Яковлевичу Жилкину:

– У того помещика были прескверные приказчик да староста. Мы их изловили в Борской крепости и казнили по многим их винам. Весьма жаль, что и сам майор бежал от суда пред очами государя Петра Федоровича. – И к адъютанту: – Ну, веди, показывай, где нам квартировать.

Илья Федорович, быстрым взглядом окинув шумную, празднично разодетую толпу самарцев на соборной площади, приметил трех военных, стоящих неподалеку от паперти, – офицера и двух сержантов.

– Иван Яковлевич! – Илья Федорович вскинул брови в немалом удивлении. – А я ведь думал, что с Балахонцевым и весь гарнизон бежал из Самары… – Ну-тко, покличь служивых встать пред атаманом для спроса, – распорядился он. Молча проследил взглядом, как большая часть народа – обыватели и цеховые – прихлынула к винным бочкам, невольно вздрогнул, когда размеренный благовест церковных колоколов на миг был покрыт оглушительным и раскатистым в морозном воздухе пушечным салютом.

Служивые, привычно печатая шаг, подошли и встали. Болезненного, бледнолицего офицера, видно было, события подняли с постели. А у сержантов на щеках играл здоровый румянец. Поручик вскинул к новой треуголке с гербом два пальца, представился:

– Поручик Илья Счепачев, командир второй роты Ставропольского батальона. А это два моих подчиненных – сержант Андрей Мукин, – кивок в сторону высокого круглолицего сержанта. – Такого и в государев гвардейский полк не стыдно представить, – порекомендовал поручик. – А справа от меня сержант Степан Стрекин, большой мастер по грамоте читать и писать.

«Этот молодец себе на уме, – тут же подметил Илья Федорович. – У Андрея взгляд, как у девицы, доверчив, а Степан в меня, вона с каким прищуром вглядывается… Под стать цыгану на лошадиной ярмарке, чтоб не обмишулиться…»

– Отчего ж не бежали за своим капитаном? – строго спросил Илья Федорович. – Сказывайте без утайки. И есть ли желание послужить истинному государю Петру Федоровичу? – Илья Федорович сунул руку в карман полушубка, черпнул горсть заранее ссыпанных туда медных копеек – с соборной паперти брели на колокольный благовест изодранные и продрогшие нищие. Молча протянул деньги стоящему за спиной Кузьме Аксаку: раздай, дескать, от атаманского имени по случаю великого праздника, пусть в питейных домах пообедают. И к Счепачеву: – Так слушаю тебя, поручик.

– Я только с постели встал, – пояснил Илья Счепачев, подняв на строгого атамана красивые карие глаза. – Более двух недель тяжкая простуда в жару держала, так что и службу править не мог. А без меня и мои сержанты с солдатами в городе остались, не ушли. Каждый из них нес службу до сего дня исправно – сержант Мукин при поселенцах, а сержант Стрекин при городских караулах.

– А теперь каковы ваши помыслы? Что не супротивничали истинному государю, то похвально, за то и казни над вами от меня не будет. Признаете ли государя Петра Федоровича своим императором?